Ветры низких широт

— Идите на корму к водолазам. Сейчас я туда подойду. — И Бруснецов повернулся к Блинову, оглядел его и слева и справа. — Вы что заканчивали, Блинов?

— Первый Московский...

— Ну так вот, Блинов, если бы заканчивали Военно-медицинскую академию, я бы с вас за эти штучки три шкуры спустил. Но так как вы заканчивали Первый Московский и, по сути дела, еще являетесь сугубо штатским человеком, на первый раз я даже не доложу командиру. Второго раза у меня просто не бывает. Поименуйте всех в вахтенном журнале, и после обеда катер в вашем распоряжении.

Оставив огорошенного Блинова на шкафуте, Бруснецов скорыми шагами поспешил на ют...

А через час с берега вернулся Сокольников, лицо у него было красное и разгневанное, он молча глянул на Суханова, чуть приостановился и прошел мимо.

Командиру он сказал:

— Снарядов дают, сколько ни запроси. И с ракетами не жмутся. А когда дело доходит до книг с фильмами, то тут уж извини подвинься. Еле магнитофон выпросил.

Ковалев захохотал:

— Говорили же — не ходи в политрабочие.

— Ладно тебе... С твоего позволения завтра возьму кого-нибудь из строевых офицеров или какого-нибудь мичманца пошустрее. Опять пойду драться.

— Своих мало? — спросил с неудовольствием Ковалев, не терпевший, когда отвлекали офицеров от их прямых обязанностей.

— Свои все в разгоне, — сказал в сторону Сокольников. Даже себе он не хотел признаваться в том, что таким образом решил представить Суханову возможность побывать в доме возле Аниного камня. «Да-да, — думал он при этом. — Конечно же — да...»

— Добро. Только ты уж расстарайся. А то опять придется в тридцать пятый раз смотреть «Хитрость старого Ашира».

5

После воскресенья в доме возле Аниного камня никто толком не мог понять, что же произошло, но все понимали, что размеренная жизнь как бы споткнулась о порожек. Только Катеришка оставалась по-прежнему ровно-веселой, и ее загорело-персиковая мордашка приятно выделялась среди постных лиц взрослых. Каждый считал себя виноватым и никак не мог понять, в чем же его вина. Ивану Сергеевичу казалось, что он не сказал по-мужски Суханову того главного, что делает потом мужчин другими, как бы отпугнул его своей угловатостью, но в то же время думал: «А если он такой слабонервный, то и печалиться нечего. Ушел и ушел...» По его твердому убеждению, Суханов по сравнению с его Игорем был еще жидковат, и если бы дело касалось только его, Ивана Сергеевича, то и... Но ведь за всем этим стояла Наташа, которая, видно, что-то нашла в этом лейтенанте, и Ивану Сергеевичу было и обидно и досадно, что он должен теперь мучиться, будто сделал что-то не так. «Ну понятно, — думал он, — какое бы горе ни случилось, природа все равно возьмет свое, но при чем здесь Суханов? Есть же Сокольников, чего бы еще лучше желать? Да ведь нет же... Вот и возьмите их за рупь двадцать...»

Он решил ни во что не вмешиваться — как идет, ну и пусть себе идет, захочет появляться на их пороге, милости просим, не захочет — скатертью дорожка, но тем не менее сердце у него продолжало покалывать, и он словно неприкаянный бродил из дома в сад, из сада на берег бухты, подолгу сидел на орудийном стволе, наблюдая за ракетными катерами, которые уходили в море, и думал свою невеселую думу о том, что не заслужил он, Иван Сергеевич Вожаков, такой судьбы, сделавшей финт в конце жизни. Дом разорила война — отстроился, ранен был дважды, один раз в морской пехоте под Сталинградом, — зажило, первенец под бомбежкой погиб — жена после войны Игоря принесла, в двадцать восемь лет стал командиром лодки — все удивлялись. Наташу Игорь привел, думали — молоденькая, а она сразу пришлась ко двору, Катеришка зазвенела колокольчиком, был бы жив Игорь, и еще внуки появились бы, и вдруг все в ту тягостную осеннюю ночь пошло прахом.

«Ох, горе, горе», — думал Иван Сергеевич.

И Мария Семеновна чувствовала себя виноватой, но вина ее не складывалась в конкретные или ощутимые проступки, а была лишь в том, что она не сумела раньше переговорить с Наташей о том, как та решила строить свою дальнейшую судьбу, и получалось теперь, что любой Наташин шаг был словно бы против воли Марии Семеновны, которой хотелось только одного, чтобы Наташа с Катеришкой оставались при них как можно дольше. Вину свою она чувствовала еще и в том, что не заметила, когда Наташа сумела оправиться от своего горя. Мария-то Семеновна понимала, что дело было совсем не в Суханове. Не будь Суханова, появился бы кто-то другой, главное, что он должен был появиться, и Мария Семеновна, будучи женщиной наблюдательной, должна была почувствовать раньше Ивана Сергеевича и не почувствовала.