Ветры низких широт

— Пей, душа моя, — сказал Блинов. — И представь себе, что это прекрасный ямайский ром, а мы с тобой отправляемся к черту на кулички в поисках неведомых островов, на которых резвятся прекрасные амазонки. Мне на самом деле хочется уйти в океан и думать там, что кто-то ждет меня в этом белом городе и ужасно при этом скучает.

— Позволь, а как же три адреса?

— Да все как-то так, маэстро...

2

Покраска корабля — это не малярные работы, это само художество, в котором творцом выступает главный боцман, чувствуя себя в этом деле одновременно Куинджи, Клодом Монэ и Серовым. Корабль должен быть красив и наряден, как жених пред аналоем, но это только в гавани и на рейде, а в море ему надлежит слиться с водой и быть невесомым в самой легчайшей дымке. Поэтому для кораблей и придумали особую краску — шаровую, которая насчитывала десятки тонов и оттенков.

Козлюк священнодействовал с рассвета, составляя краску только в понятных ему одному пропорциях; моряки на беседках — широких досках, подвешенных на концах, — облепили борта, а там, где от штевня борта расходились скулами и с беседок до них было не достать, пришвартовались баржи, радисты включили верхнюю трансляцию, и на этот раз запела Нани Брегвадзе:

И вдаль бредет усталый караван...

Давно уже в поход, пусть даже дальний, корабли так не готовились: принимали боезапас, заправлялись, а чего недополучали дома, обеспеченцы и заправщики доставляли на место, и суровое военное дело постепенно обрастало обыденными реалиями, поэтому, глядя на то, как готовился к походу «Гангут», многие даже прожженные морские волки полагали, что направляется он с визитом дружбы в какую-нибудь недальнюю, а может, и весьма отдаленную страну. Сколько собиралось зевак на Минной стенке, столько составлялось и мнений.

Главное, видимо, было достигнуто: никто, включая и Ковалева, толком не знал, в какие широты предстоит проложить штурманам курс «Гангуту», хотя косвенно можно было и предположить, что широты эти будут низкими.

День выдался жаркий, тихий, краска ложилась ровно, пыль с берега сюда не долетала, и Бруснецов, потирая руки, прикидывал, когда и насколько отпустит его командир на берег. Правда, вызванный полуночным оповестителем на корабль, он, по сути, уже попрощался с семьей, но никогда нелишне заглянуть на огонек и сделать сыну внушение, чтобы тот не лазил по деревьям, не привязывал бродячим кошкам к хвостам пустых консервных банок, не стрелял из рогатки, не играл во дворе в футбол, словом, не делал всего того, что сам делал в детстве, несмотря на то что у его родителя, мичмана старинной закваски, арсенал воспитательных средств был весьма ограничен: за более слабый проступок — обещание надрать уши, за более сильный — такое же обещание, но только выдрать ремнем.

Уже были покрашены и надстройки, и мачтовое устройство, машинисты наводили последний марафет на трубы, и на бортах беседок становилось все меньше, даже скулы, самые неудобные для покраски части корабля, тоже принимали новый и несколько необычный вид, когда старпому стали поступать доклады, что и то оказалось не завезено, и это, и одного завезли лишку, а другого недобрали, а это надо бы поменять, словом, началась обычная утряска, какая бывает в каждом большом деле, когда сперва заботятся о главном и делают это главное, а потом выясняется, что и то главное, и другое, и третье. Бруснецов морщился, слушая эти доклады, но, вопреки своим правилам, не осуждал, понимая, что в спешке без этого не обойтись.

Он доложил свои соображения командиру, сказав, что принимать к борту сегодня всевозможные баржи и плашкоуты обидно — краска едва-едва схватилась, а Ковалев, которому самому было жалко краску, обронив несколько обидных слов в адрес интендантов — «вечно они чего-то там путают», — дал «добро» и подвезти недостающее, и поменять кое-что на кое-чего завтра.

— Значит, с покраской к ужину пошабашим? — спросил он, правда не столько спрашивая, сколько утверждая, что с покраской надлежит завершить именно к ужину.

— Основные работы завершим. А люки и горловины промаркируем завтра, и завтра же боцманята наведут последний лоск...

— Добро... — Ковалев уже хотел отпустить старпома, но на минуту задержал его. — Думаю, что всех людей держать на покраске уже нет смысла. Радистов, в особенности акустиков, следует освободить от авральных работ. Пусть приступают к тренировкам.

Бруснецов, соглашаясь, покивал головой и уже собрался уходить, но Ковалев опять попридержал его.

— За акустиками пригляди сам. Это дело ты знаешь лучше любого из нас, так что я тебя не по службе прошу.

— А разве мы делим свою корабельную жизнь на службу и не на службу? — попытался пошутить Бруснецов, но Ковалев строго оборвал его:

— Вот когда сядешь на мое место, тогда и станешь делать замечания. — И, понизив голос, он добавил: — Так я тебя прошу. Меня акустики, честно говоря, беспокоят.