Вязь (СИ)

— А хотел? — Верона удивилась. Не тому, что говорил джинн, а резко обжегшему ее интересу. Рядом с ним меркли и напряжение от бесконечных загадок, ворвавшихся в жизнь ведьмы, и страх перед отродьем тьмы.

— Хотел.

— Зачем?

Шахрур глядел исподлобья. В его глазах осело мрачное понимание — может, он наконец догадался, что не способен даже уйти от ответа; губы джинна шевельнулись раз бесшумно, он напряг лоб, но все же заговорил:

— Сперва — потому что меня раздражала защита. Я хотел избавиться от тебя. Хотел власти. Хоть немного. Узнать, что у тебя там. Потом — просто потому что ты сбегала от меня туда в моменты, когда я пытался с тобой поладить. Понравиться тебе. Мне было… одиноко, как в той чертовой бутылке, когда ты уходила — единственный человек, с которым я могу общаться свободно. И я не выломал эту чертову дверь от досады лишь потому, что не смог с самого начала, когда хотел тебя убить.

Верона невесело усмехнулась, а после едва зардевшийся огонек эмоции был затушен бездонным морем вины.

— Извини меня. Я не умею общаться с людьми… Умею помогать, но не общаться. После того, как умерла бабушка, кого-то близкого у меня и не было. Я тебя боялась, когда ты был добр ко мне даже больше, чем…

— А еще я просто хотел тебя, — резко перебил Шахрур, словно пропустив мимо ушей покаяние. Черные глаза джинна воинственно, отчаянно блестели. Но это было не признание. Лишь правда, несущая за собой море немых вопросов. — Хочу. И я никуда не могу деться от этого желания. Оно затихает, когда я здесь, в стенах твоего дома, и мучает меня, когда я ухожу. Особенно с тех пор, как я случайно подсмотрел… Я думал, это просто голод живого тела, и поначалу приставал к тебе просто потому, что ты была ближе. Но потом все началось… Я не мог избавиться от мыслей и снов о тебе ни днем, ни ночью. И мы оба знаем, что ты тоже.

— Какой ты наглец, — зашипела ведьма почти пристыженно. — Но ты же уходил на гулянки. Разве они не утолили твоего голода?

— Ничего не было, — усмехнулся Шахрур. — Ты ведь спрашивала уже тоже, помнишь? Я попытался один раз — и ничего не вышло. Меня тянет к тебе, как пьяницу к бутылке, а все остальное — блекло и противно… Это словно одержимость.

Верона закусила губы и заломила пальцы. Нет, все действительно было похоже на правду: джинн отвечал без промедления, глаз не отводил и, казалось, даже не дышал. Ведьма вспомнила, что и сама к слепому альтруизму была загнана плетями похоти. Шахрур не выходил из мыслей, но быть уязвимой Верона не могла себе позволить.

— Тебе интересно только мое тело? — наконец спросила ведьма, когда пауза слишком затянулась.

— Нет, — так же твердо произнес джинн и отвернулся к окну, тревожно выглянув в глухую синеву позднего вечера. — Но чувств своих я не могу разобрать. На этот вопрос я уже давал ответ — и он не понравился твоей Оксане…

Вот он, ожидаемый укол совести. Шахрур перед ней раскрывал душу, находился в смятении, которое делало его беззащитным. А Верона упивалась только своей силой, своей хитростью, словно самый злой на свете человек, способный отнять конфету у младенца.

— Прости меня, — выдохнула ведьма. Она соскользнула с табурета и уселась на аккуратно скрытый под столом ковер. Верона протянула к Шахруру руки, приглашая его сесть напротив. Ей хотелось, чтобы их взгляды наконец встретились. Несколько мгновений джинн смотрел на нее отстраненно и непонимающе, но не отказал, устроился в конце концов напротив. Сильные плечи опустились под неведомым грузом, а тревожный холод с пальцев ведьмы согнал жар чужого тела. Верона поймала себя на низкой мысли, что именно этот жар окутал ее во сне.

— Твое заклинание пока действует. Я чувствую его в себе, — произнес Шах уже в открытую, вздыхая. — Хочешь — спроси меня еще о чем-то. Вдруг тебе поможет эта правда.

Ведьма смущенно потупила взгляд.

— Все-то ты знаешь… Когда ты освободишься, ты сбежишь от меня? Я не думала, что черные вообще могут любить…

— Если ты спрашиваешь о моем собственном желании — нет, бежать я не хочу. Больше нет… А любить, наверное, все могут, — усмехнулся Шахрур беззлобно и привычным жестом склонил голову на бок. — Но не все верят и не всем хватит на это глубины чувств. Всю свою жизнь я и любовь смертных подвергал большому сомнению. Приходилось, даже испытанию… От раза к разу она больше напоминает либо глупость и слабость, либо ложь. А теперь и мне быть глупцом.

— Все верно, — улыбнулась ведьма, выискивая пальцем дорожки вен на руках Шаха. То и дело она натыкалась на браслет общей клятвы — тонкий шрам. — Любовь — это обещание будущей смерти. Она обязательно убьет тебя, Шахрур. Смертные ее ищут и жаждут от того лишь, что подыхать приятнее в агонии оргазма, а не в пошлой, ущербной муке плоти, прощающейся с духом.