Вяземская Голгофа

Кто этот человек? Тимофей припомнил свой давешний испуг, когда, окоченевший после ночевки в снежной норе, он искал дарованный ему перед Генкиными похоронами штык-нож. Искал и не нашел, и не решился рассказать леснику о потере. Потом, уже в пути по заснеженным джунглям, он приметил свою пропажу у лесника в сидоре. Штык-нож оказался заботливо спеленутым промасленной ветошью и, сверх того, обернут в газетный лист. Вовка, нисколько не смущаясь, раскрыл продолговатый сверток. Как мог полоумный лесник разоружить офицера-орденоносца? Разоружить так, что тот ничегошеньки не заметил?

– Устал я, – пробормотал Тимофей.

– Это не то, не смертная усталость, – рассеянно заметил его спутник. – Если кто-то захочет тебя убить, ему придется крепко постараться. Господь стучится в твое черствое сердце, но не лаской он смягчит его. Нет, не лаской!

* * *

А потом началось черно-белое кино.

Почему Тимофею вспомнился кинотеатр? Множество людей смотрят на яркий экран. Люди живые. Темный объем кинозала наполнен их жизнью, их чувствами: дыханием, смехом, шепотами, восторгами. Он кладет ладонь на трепетные колени девушки. Её горячее плечо прижимается к его плечу. Он слышит её запах. Как звали ту девчонку? Клавдия? Ксения? Девчонка жила на окраине в таком же черно-белом поселке. Там он бродил полупьяный меж заводских высоких труб, сшибая плечами штакетины заборов. Там ему было пусто и муторно, но там он не ведал голода и страха. Там он имел всё, даже более того, что желал бы иметь. А теперь он идет меж заснеженных конусов елей в дремучем многолюдстве. О да, людей вокруг много! Но он не слышит их смеха, они не плачут, не испытывают голода, пьяный дурман не кружит им головы. Присыпанные снежком, они смирно лежат меж стволами, под кустами, на заваленных валежником прогалинах. Лица всех белы и безжизненны. Зима завладела их телами, слепила очи инеем, заморозила раны, навсегда утолила боль. Руки их все еще сжимают оружие. Как же не замерзнут они, соприкасаясь с холодным металлом? Тимофей без страха заглядывал в лицо каждого мертвеца и видел одно лишь выражение холодной безмятежности. Странное любопытство – снова и снова заглядывать в лицо смерти, сотням безвестных смертей.

Он видел иссеченные осколками стволы дерев. Вовка вел его через такие буреломы, где, казалось, и лиса не проскочит. Искалеченные деревья не страдают. Скованные зимней стужей, они не могут чувствовать боли. Что же будет, когда наступит весна, когда их корни оттают и по древесным телам потекут соки жизни? Взвоют ли они от боли? Зайдутся ли в вопле от ужаса, узрев страшные дела людские? Вовка что-то нашептывал. Молился? Призывал на подмогу лесных духов, чтобы те разъяли земную твердь, скрыв в ней неупокоенные тела? Порой лесник замолкал, будто впадал в задумчивость. Борода его продолжала шевелиться, но губы не размыкались. Какие из дьявольских замыслов копошились, тревожа вшей под его волчьим треухом?

– Ты говори, не переставай нашептывать, страшный человек, – поощрял его Тимофей. – Что-то смысл твоих речей не доходит до меня. Но хоть голос слышать… Ты не молчи, а?

И Вовка снова заговаривал, да так ласково! От былой враждебности его и следа не оставалось, будто превращался он в иного человека. А ведь было дело – из погреба за ворот волок. Ночью, по морозу, в пургу в лес выпроваживал, страшными карами пугал, грозился в немецкую комендатуру сдать. Бежали они той темной ночью по снежному полю прочь от Вязьмы, да едва выжили среди мин. Дневали неуютно, зарывшись в сугроб в виду вражеских блокпостов. Тогда-то Тимофей понял: проводник его в лесных походах, в военных делах человек опытный. С таким в любое время года в лесу не пропадешь.

Тогда и заметил Тимофей невиданную ранее странную переменчивость его товарища. Вовка представлялся ему дремучим мужиком, полуграмотным, туповатым, косноязычным. Этот дремучий мужик казался Тимофею опасным. Так зыркал желтыми глазками, словно замышлял совсем злое. Порой, но всё реже и реже, Вовка становился иным, будто существом иного мира, из беглых, из уничтоженных, из запретных. Речь его была насыщена словечками из лексикона садиста Зибеля. И этот Вовка опасений не вызывал. Странно!

Племянник Евгении Фридриховны поведал Тимофею о слухах, ползавших по Вязьме. Дескать, ходит по вяземским лесам целая Красная Армия. Воюет с немцами, немалую территорию контролирует. А задача перед армией такая: взять Вязьму любой ценой. Толково делал вяземский уроженец тактические выкладки. Странно слышать такие речи из уст полуграмотного вшивого крестьянина. Тогда Тимофею казалось, будто не странный племянник Евгении Фридриховны говорит с ним, а какой-то совсем другой, такой же потерянный, как он, Тимофей, человек. Офицер.