Видение Евразии. По ту сторону национализма и интернационализма

Абстрактный и светский характер формирующейся национальной идентичности очень явно проявляется в растущем числе функционеров и чиновников, в дико разрастающейся бюрократии: управляющие, сенешали, губернаторы, интенданты – все функционеры королевской власти, которых после введения передачи постов по наследству набирали в первую очередь из буржуазии. Искусственность национального дела затем снова проявляется в том разрушительном воздействии, которое возымело создание унифицированного национального экономического пространства, что совершалось с шестнадцатого века под влиянием меркантилистических, позже физиократических идей. За двумя более высокими формами индивидуального развития – чистым действием как путем героя и чистым, направленным на аскетизм и познание созерцанием – следует проявляющееся все больше и больше утилитаристское воодушевление благосостоянием и материалистически понимаемым богатством. Отдельного человека больше не призывают к тому, чтобы узнавать себя в более высоком типе человека, в священнике или в рыцаре, так как эти типы людей отодвигаются в сторону буржуазной идеологией, а скорее к тому, чтобы раствориться в размалывающей все и вся конструкции превращения людей в массу, которая несет сначала имя нации, потом класса или человечества. «В этом национализме важно не столько формирование особенного национального самосознания, сколько тот факт, что «нация» стала персоной, независимым существом. До уровня этической ценности поднимается как раз неспособность преодолеть те узы почвы и крови, которые касаются только обусловленной природой и нижней интеллектуальной стороны человека – как раз невозможность отдельного человека добиваться для себя смысла вне коллективности и переданных ему традиций» (Эвола).

Итак, существует переход от личности к коллективу, от высокого к низкому, от духа к материи.

Очевидно, что национальная идея достигает своего апогея во французской революции. Ход нескольких столетий истории соединяется и ускоряется в течение немногих революционных лет. Монархия, последний, хоть и лишенный своей субстанции остаток традиции, вытесняется национальным суверенитетом. Нацию понимают больше не как иерархию разных по своей природе порядков, а как абстрактную сущность равных индивидуумов (известны слова Сийеса: «Нация – это скопление индивидуумов»). Национальная, признанная гражданином (citoyen) в силу его разума идентичность – это государственное гражданство как первая ступень на пути к всемирному гражданству.

Для Юлиуса Эволы это самая последняя фаза и логичный конец развития: «За освобождением ставших абсолютными государств от империи логически должно последовать освобождение суверенных, свободных и автономных отдельных граждан от государства».

Этой этатистской и якобинской точке зрения обычно противопоставляют так называемую романтическую концепцию нации, которая развилась в девятнадцатом веке в Германии, и пионерами которой были Гердер и Фихте. Согласно якобинской точке зрения предпосылкой образования нации является существование государственных рамок; романтическая концепция, напротив, ставит на первое место уже наличествующую нацию, национальную культуру, из которой происходит государство. Тем не менее, Юлиус Эвола не склоняется ни к той, ни к другой из этих концепций. Подъем национал-социализма и проводимое им до самого конца поклонение народной общности дают Эволе возможность напомнить о противоречии, которое в его глазах существует между государством, с одной стороны, и нацией, с другой стороны: между мужским, анагогическим, т.е. «двигающимся вверх» принципом духа и этики и женским, демагогическим принципом, демагогическим потому, что он сентиментален, связан с природой и ориентируется на наибольшее количество.

В традиционалистском анализе, который ориентируется на учение о трех функциях, упомянутое мною в начале моих рассуждений, получается следующее противопоставление: настоящее государство – не простое осуществление власти или правовая надстройка, а духовная сила формирования и различения – это законная авторитарная инстанция, которая гарантирует власть. Что касается нации, которая не представляет ничего иного, кроме как массу, которая приобрела определенную форму благодаря историческому наследию или этническому виду, то она – программа третьей функции. Мысль, что государство могло бы получить свою законность (и границы своего суверенитета) от нации, рассматривать национализм как реальность, представлять как необходимое политического единства с национальным единством – все это означает определять первую функцию с помощью третьей. «Политическая сфера, тем не менее, характеризуется иерархическими, героическими и идейными, антигедонистическими, и в определенной мере даже направленными против принципа счастья ценностями, которые исключают ее из порядка подчиненного природе и вегетативного существования» (Эвола).