Видение Евразии. По ту сторону национализма и интернационализма

Девятнадцатый век порождает самые важные политические и философские течения, оказавшие влияние на Дугина и его евразийских соратников. Триумфальное шествие Наполеона по Европе и непосредственная угроза Москве в 1812 году свидетельствуют о слабости России, Запад кажется в сравнении с нею могущественным и достойным подражания. В этой атмосфере возникают движения славянофилов (с такими представителями как Юрий Самарин и Иван Аксаков), а также «почвенники» (что означает примерно «укорененные в родной земле»). Оба движения выступают за особый русский путь независимо от Европы, но также и против реакционного застоя. Этот Третий путь отдавал предпочтение православной духовности и критике организованной церкви, царскому самодержавию и дебюрократизации, иерархии и ликвидации крепостничества. Великий писатель Федор Михайлович Достоевский (1821-1881) стал сторонником этого идейного направления.

Подлинные евразийцы появляются только после свержения царя в 1917 году. Среди антибольшевистских русских эмигрантов они представляют экзотический, маловлиятельный, но публицистически активный тип. Выдающееся значение для евразийского движения современности имели Николай Васильевич Устрялов (1880-1937), Лев Николаевич Гумилев (1912-1992; правда, Л.Н. Гумилев не имел никакого отношения к белой эмиграции – прим. перев.) и князь Николай Сергеевич Трубецкой (1890-1938). Евразийцы межвоенного времени высоко оценивают ислам, буддизм и тюркские народы как покровителей и защитников былого российского величия и духовной силы. Но вместе с тем они противостоят другим русским в изгнании и неославянофилам после 1945 года. Это течение, вышедшее из так называемых «писателей-деревенщиков», объединило все антизападные, подлинно русско-православные идеи прошлого (славянофилов и почвенников) с целью достижения духовно-морального возрождения русской духовности. При этом в центре их внимания была описанная выше имперская идея, с ее характерным равноправием и признанием всех народов на русской земле. Александр Исаевич Солженицын (1918-2008), Николай Александрович Бердяев (1874-1948) или Игорь Вячеславович Огурцов (род. в 1937 году) последовательно выступали за новую царскую монархию с государственной православной церковью. Существующую коммунистическую советскую систему, по их мнению, ни в коем случае не следовало менять на западные либеральные концепции.

Все эти личности и их труды определяют сегодня евразийскую картину. Александр Гельевич Дугин, сверх того, обогащает это направление импульсами Юлиуса Эволы, европейских Новых правых и немецкой «Консервативной революции». Новая – которую еще требуется создать – империя Евразии означает полицентризм, а также разнообразие народов, регионов, культур и вероисповеданий – что полностью соответствует старой и почтенной имперской традиции. Вместе с тем идея Евразии оказывается визионерским бастионом против американизма и дегенерации.

Фальк Липе

По ту сторону национализма – священная евразийская империя

Даже если в будущем появится фундаментальная критика политики и экономики, то все же смешной остается мысль, будто бы обновления можно было бы достичь с помощью простой фиксации на политических и социальных темах. Выявить основные принципы, от воплощения которых зависит все остальное, вот что играет действительно главную роль. «Кто скажет нам, что это не политика и не реальность, тому мы невозмутимо ответим, что он больше не знает, ни что значит политика, ни что значит реальность» (Ю. Эвола). Но точно так же неверно было бы не хотеть больше правильно понимать реальность, превратив все исключительно в вопрос сознания, и тем самым не видеть разрушительные структуры.

Естественно, существуют также такие хитрецы, которые с помощью ссылок на факты хотят отбросить любую фундаментальную критику как «далекую от реальности». Преодолеть искаженную реальность при таком подходе равносильно бегству от реальности: приспособление к соответствующей реальности было бы тогда единственным благоразумным выходом. Такая точка зрения может быть вполне подходящей для демократических политиков, но для людей, которые обращаются к Абсолютной Действительности, такой оппортунизм был бы как признанием их собственного провала, так и бегством от реальности.

Также популярный вопрос о «революционном субъекте» все еще не поставлен так, как его любят задавать марксисты-ленинцы. Революционный субъект – это просто те, кто хочет революции. Больше тут не о чем говорить. Если идеи, за которые тут борются, не станут частью революционного движения, то все написанное здесь хоть и не утопия (в понимании едва ли осуществимой на практике интеллектуальной конструкции), но оно и не проявит себя на материальном уровне. Это не меняет ничего в абсолютной правильности принципов, на которых основываются приведенные ниже рассуждения.