Видимый человек, или Культура кино

Аргумент довольно убедительный. Тем не менее выуживать что-нибудь наугад с обочин основной драматической линии тоже не следует. Отдельные сцены сюжета не всегда обладают тем же настроением и тем же смыслом, что и целое. Даже однородный колорит поляны складывается из пестрого разноцветия. Но если приглядеться, один цветок напомнит нам умильные глазки ребенка, а другой – миниатюрного монстра, колючего и ершистого. Однако краски, которые бросаются в глаза сразу, не должны противоречить общему тону. Это одна из самых частых и грубейших ошибок целого ряда режиссеров, которые в неискоренимом стремлении украсить фильм «светлыми моментами» начиняют трагические сцены слащаво-юмористическими подробностями.

В то же время высочайшее мастерство режиссера заключается в том, чтобы за счет подчеркивания незначительных деталей уметь придать эпизоду определенный колорит. К примеру, нам показывают на общем плане человека, болтающего спокойно и непринужденно. Но потом – только пальцы, нервно мнущие хлебный мякиш, которые и определяют настроение всей сцены. Иногда физиогномия вещей становится провозвестником надвигающихся перемен, пока еще людям неведомых. Форма облака, показанного крупным планом, разрушенная стена, чернота за отворенной настежь дверью свидетельствуют о нарастающей тревоге. Герой ни о чем не подозревает, но мы уже видим, как беззвучно скользят над ним роковые тени.

Крупный план – это глубинный взгляд, это чуткость режиссера. Крупный план – это поэзия кино.

Крупный план и величие

Пафос «величия» – эффект, с которым кинематограф работает как ни одно другое искусство. Клокочущее море, горный ледник над облаками, лес во время бури или до боли мучительная бескрайность пустыни – всё это сцены, где ты остаешься один на один с мирозданием. Такой гнетущей монументальности в живописи нет и не может быть, статичная картина дает зрителю возможность найти свой угол зрения и в буквальном смысле слова занять твердую позицию. Однако в тревожном движении космических величин пробивается ритм, прибой вечности, в волнах которого усыпленная человеческая душа обречена погибнуть.

На сцене подобная монументальность еще менее воспроизводима. Как бы грандиозно ни были расписаны задник и декорации, человек во весь свой рост неизменно стоит впереди, а что на самом деле он довольно мелковат, мы не замечаем. Мы никогда не видим его в перспективе, проходящим среди колоссов мироздания и потом исчезающим.

Но есть фильмы, какие являют нам лик Земли. Не идиллические пейзажи или захватывающие альпийские виды, но физиогномию Земли, планеты, которая парит в бесконечности звездного пространства, терпя на своей спине мелких человеческих тварей. Потрясающие кадры об экспедиции Шеклтона к Южному полюсу незабываемы. Люди на краю земли. Крошечные черные силуэты на мысе жизни, они всматриваются в вечную ночь, переводя глаза с одной звезды на другую. Это и есть истинные величины измерения мира, изобразить которые дано только кинематографу.

Массовые сцены

Гигантские сооружения и массовые сцены, сомасштабные земным, – еще один кинематографический метод передать монументальность, причем метод уникальный, не нашедший воплощения ни в одном другом искусстве. Великое здание – дело тысячи рук, то же с великой народной массой, которая есть единый организм, взращенный тысячами, – всё это свидетельство надындивидуального устройства людского сообщества. Не только сумма индивидов, но и полноценное живое существо со своим нравом и физиогномикой.

До сих пор в индивидуалистических искусствах формы и образы человеческого социума оставались незримы. И дело тут не только в техниках. В наши дни общество как таковое становится всё более сознательным, его физиогномика – всё более различимой. Теперь написать его портрет намного проще. Ведь движение массы – это тоже жест, в точности такой же, как жест человека. До настоящего времени мы ничего о нем не ведали, хоть и были непосредственными его участниками. Сколь значимо телодвижение массы, пока остается для нас загадкой. Но хороший режиссер интуитивно ее чувствует.

Чтобы движения массы были четкими, она не должна расплываться и походить на бесформенное, хаотично-аморфное нечто. В хорошем фильме «хореография» толпы со всеми фигурами и жестами продумана до мельчайших деталей.

Разбивки на группы замысливаются, как правило, исключительно ради декоративности. Иногда это действительно красиво и артистично. Почему бы и нет? Разве кино не может быть просто отрадой для глаз? Однако зачастую декоративная постановка ударяется в одну досадную крайность – она красива не в меру. В изображаемом проступает что-то синтетическое и церемонное. Шеренги, вытянувшиеся в безупречном порядке, напоминают заученные назубок сцены балета. Когда фильм превращается в серию «разыгранных картин», жизнь из них уходит.