Вихрь

— Сабадшаг[25], товарищ Хорег, — поздоровался я громко, идя вслед за ним.

Он обернулся.

— Сабадшаг! — проговорил он, глядя на меня, как на пустое место, недоумевая, что, мол, мне от него нужно.

В замешательстве я первым протянул ему руку, он неохотно протянул мне свою — ладонь у него была худая и влажная, а рукопожатие вялое. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, и ждал, что он сам предложит мне зайти к нему в кабинет. Но он не приглашал.

— Есть какие-нибудь новости? — сухо спросил он.

— Ничего особенного, товарищ Хорег, собственно говоря, ничего.

— Понятно, — кивнул он.

Я встал на его пути, мешая ему пройти.

— Я, товарищ Хорег, собственно, пришел к вам за советом. Хотел с вами посоветоваться.

— Я сейчас занят.

— Я знаю, что у вас много работы, товарищ Хорег, но я вас долго не задержу. Я очень хорошо знаю, какие проблемы вас беспокоят и какие серьезные вопросы стоят сейчас перед нашей партией.

— Проблемы? — Он бросил на меня леденящий взгляд, от которого у меня начали дрожать руки, а ноги прямо-таки подкашивались.

— О каких проблемах вы говорите? — спросил он еще раз.

Ноги у меня задрожали, я никак не мог справиться с этой предательской дрожью. Я пролепетал что-то нечленораздельное о проблемах и трудностях, которые возникают в деле строительства социализма.

Он слушал с бесстрастным лицом, глядя на меня холодным, ничего не выражающим взглядом, и рукой приглаживал рыжеватые волосы, которые спадали ему на лоб.

— Я вас как-нибудь вызову, — сказал он, выслушав мой лепет, и ушел в кабинет.

«Вот и поговорили», — подумал я, не зная, что же мне теперь делать.

Поскольку в голову ничего не приходило, я вдруг безо всякой на то надобности зашел к старику Шювегешу, который занимался в обкоме подбором кадров. Меня он всегда считал хорошим работником, говорил об этом даже за моей спиной, хвалил меня! И вот я решил зайти к нему в надежде, что, может, от него что-нибудь узнаю.

— Каким ветром тебя занесло сюда? — добродушным тоном спросил он.

— Да так…

— Как это так? — перебил он меня. — Если скажешь, зачем пожаловал, тогда ясно станет, а твое «так» ничего не объясняет. Не финти тут передо мной, а говори начистоту.

Что я мог сказать ему на это?

— Я хотел поговорить с товарищем Хорегом.

— Сегодня он очень занят. — Кадровик замотал худой, длинной шеей. — То одно совещание, то другое — и так весь день. Хотя и завтра будет то же самое.

— Я не хотел вам мешать.

— Когда ты мне мешал? Моя дверь всегда была перед тобой открыта. В любое время. Или ты не знаешь?

— Да, так оно всегда и было, — ответил я. — Вот я и пришел прямо к тебе.

— Сегодня ничего не получится, старина, хотя мне очень бы хотелось потолковать с тобой. Давно пора! — И он полушутливо погрозил мне, но я чувствовал, что это нужно воспринимать вполне серьезно.

— Тогда я зайду на следующей неделе.

— Очень хорошо, заходи. — Он взял в руки календарь со стола и начал его листать. — Заходи, только перед этим позвони, чтобы я оказался на месте.

Через неделю я позвонил ему, но его не было. Я подождал два дня, а в среду утром снова позвонил. Телефонистка с коммутатора ответила мне, что соединяет меня, но к телефону никто не подошел. На следующей неделе было то же самое. Не нужно было много ума, чтобы догадаться, что я для них стал конченым человеком.

Тебе стало жаль себя, да, Элек Варью? Ты пожалел о том, что уже не ребенок и не сможешь спрятаться от угрозы за шкаф или под диван. В то время ты еще не пил, в корчме был редким гостем, да и то тогда, когда тебя затягивали товарищи или сотрудники по работе. Пить ты не любил. Единственным твоим другом был Петер, к которому ты бегал, когда у тебя что-нибудь не клеилось. Тогда ты рассказывал ему о своих бедах и выслушивал его мнение, хотя, по правде говоря, оно тебя не очень интересовало.

Во времена, когда ты был еще студентом, молодежь воспитывали в строгом католическом духе, а я, твой старый товарищ по классу, заменял тебе духовника, перед которым можно было исповедаться. Когда дела у тебя шли хорошо, я не видел тебя по нескольку месяцев. Однако я все же был нужен на случай, когда тебе потребуется кому-то поведать о нагрянувших на тебя бедах и невзгодах.

У меня в памяти остался один наш разговор, который был давным-давно. Было это в начале 1950 года, не то в январе, не то в феврале. Холод стоял страшный. В кондитерской, где мы с тобой сидели, топили неважно и все окна были расписаны морозным узором. Пальто мы не снимали, но и это не помогало: время от времени приходилось дышать на руки и притопывать ногами, чтобы совсем не окоченеть.