Вихрь

Это были великолепные поездки, которые невозможно забыть. Мне казалось, что мы едем не в поезде, а летим на огромном воздушном шаре, сидя в его удобной корзине, которая, плавно раскачиваясь, поднимается все выше и выше, в бесконечность. Когда были свободные места, мы сидели в вагоне-ресторане, пили что-нибудь такое, о чем я читала только в романах, чокались и пили. Я была опьянена счастьем. Иногда подолгу целовала его пальцы, ладони, руки.

В Будапеште у нас всегда было очень мало свободного времени, но зато когда оно было, мы проводили его на берегу Дуная. Это было самое тихое и самое красивое место наших встреч.

Пока Элек улаживал свои служебные дела, я бродила по городу, рассматривала витрины магазинов, ходила в музеи. Время незаметно подходило к обеду. Никогда — ни раньше, ни позже — я не посещала так много различных выставок, как в то время. Никогда в жизни не заходила так часто в магазины. Хотя кошелек у меня был пуст, это не лишало меня радости при посещении магазинов: рассматривала ткани, примеряла туфли и сандалии и вдыхала опьяняющий воздух свободы, чего у меня не было никогда до этого.

Однажды я опоздала на встречу с Элеком.

В тот день я была на выставке картин Дерковича. Особенно мне понравилась картина, где на фоне блестящего серебром паровоза изображены двое — он и она, озябшие, продрогшие. (До сих пор помню, что выставка была на проспекте Юллеи, а эта картина висела на дальней стене во внутреннем зале.) Я так долго рассматривала картины, что забыла о времени. А потом на площади Кальвина я случайно встретилась с одним знакомым по гимназии — он давно ухаживал за мной. Я с большим трудом отделалась от него, он во что бы то ни стало хотел повести меня в кондитерскую, а потом проводить. Не могла же я ему сказать, что меня ждет не кто-нибудь, а сам Элек Варью. Еще только этого не хватало! В то же время я не хотела, чтобы мой бывший приятель обиделся на меня. Дело в том, что наши родные дружили домами, и мне не хотелось, чтобы обо мне говорили бог весть что.

Элек ожидал меня перед зданием парламента на набережной Дуная. Я издалека увидела его, заметила, что он нервничает, расхаживая взад и вперед около широкой лестницы, спускающейся к реке. Во рту у него была потухшая трубка. Я начала объяснять ему:

— Представь себе, я совершенно случайно встретилась с Фицеком. Долговязый такой, с веснушками, я с ним вместе сдавала экзамен на аттестат зрелости, он еще ухаживал за мной тогда. Он и сейчас начал было объясняться, хотел, чтобы…

И я торопливо начала объяснять Элеку, какой у нас был разговор. Он некоторое время слушал меня, а потом вдруг захохотал, громко и неприятно.

— Ты чего смеешься? — обиженно спросила я.

— Я не над этим смеюсь.

— А над чем же?

— А над тем, какая сварливая жена выйдет из тебя со временем. Мне жаль твоего будущего мужа.

— Типун тебе на язык! — шутливо сказала я, хотя мне хотелось рассердиться. Однако вместо этого я продолжала рассказывать о встрече с Фицеком: — Он начал мне что-то нашептывать на ухо, представляешь? Я ему и говорю: «Чего ты там шепчешь? Говори громко!» Если бы ты видел, какая у него была физиономия!

Мы оба замолчали, хотя мне очень хотелось еще что-то рассказать Элеку.

Он взял мою руку, как это обычно делал. По мосту Маргит со звоном мчались трамваи, автобусы, от этого земля у нас под ногами дрожала, словно где-то далеко-далеко, на противоположной стороне земли, взрывались атомные бомбы. Теплый майский ветер рябил воду, ласкал лицо. Я давно не видела Элека таким, каким он был в тот вечер.

— Я тебя очень люблю, — сказал он. — Так сильно люблю, что хочется не так любить. Так хочу тебя, что хотел бы не хотеть так!

Я задыхалась от счастья. Я даже не верила, что он так сильно меня любил. Я взяла его руку, поднесла к своему лицу и провела подбородком по боку ладони.

Он застонал.

— Что ты делаешь со мною? Кто ты такая? Откуда ты взялась?

— Разве ты не знаешь? — Я взглянула на него. Его красивое лицо исказила гримаса.

— Хочешь, я не буду такой? Ты этого хочешь?

Я начала покрывать его руки мелкими частыми поцелуями, его длинные пальцы, которые все время двигались, жили своей собственной жизнью, словно играли друг с другом.

— Нет, нет!

Он обнял меня, прижал к себе крепко-крепко.

— Только не переломись, — шепнул он мне. — Я всегда боюсь, что однажды сломаю тебя в своих объятиях и ты треснешь, как старинная китайская ваза. На тебя надо приклеить табличку: «Осторожно, стекло!»

Мы тихо засмеялись, потом долго молчали, глядя на плескавшуюся у наших ног воду Дуная. Навстречу течению плыл старый, тяжело дышавший буксир, плыл в сторону острова Маргит, таща за собой несколько барж, груженных гравием.

— Я так боялась сегодняшнего дня… — первой нарушила я молчание.

— Почему?

— Сама не знаю, но боялась.

— Меня боялась?

— Тебя?, — Я улыбнулась, потом серьезным тоном сказала: — Боялась самой себя.

— Самой себя?

Да, так оно и было: я действительно боялась самой себя, боялась своей любви, своей одержимости, которая не звала границ, которую не в состоянии обуздать ни здравый рассудок, ни воля.