Вихрь

Ты жаловался на то, что тебя не назначили директором мельницы, а в обкоме, по твоим словам, обошлись как с бездомной собачонкой. Мне казалось, что ты несколько усложнил ситуацию, но я был согласен с тем, что работать в газете тебе после всего этого не следовало бы.

— Ничего не остается, старина, тебе нужно уходить из газеты, — посоветовал я тебе.

— А чем же мне прикажешь заняться?

— Подыщешь какую-нибудь другую должность.

— Как будто это такое простое дело!

— Я охотно тебе помогу.

— Поможешь, поможешь. Как ты мне можешь помочь? — Ты со злостью посмотрел на меня и, не дав мне договорить, продолжал: — Во-первых, никакого специального образования у меня нет. Техникум, как ты знаешь, и тот не окончил. Во-вторых, куда бы я ни поступал, везде спросят автобиографию, даже если я буду наниматься бухгалтером или статистом, даже тогда, а в биографии я должен буду указать данные о своей жене, о ее происхождении, хотя это и так известно всему городу.

— Тогда уезжай из города.

— Куда бы я ни поехал, везде будет то же. Меня хорошо знают в области, а любой кадровик, будь спокоен, поднимет телефонную трубку и позвонит, куда надо, прежде чем принять меня на работу.

— Тогда уезжай из области.

— Все равно они меня достанут, куда бы я ни уехал.

Мне надоели твои жалобы о том, что ты жертва, и я сказал:

— Ты не совершил преступления, за которое тебя следовало бы наказывать по закону. Никто не имеет права преследовать тебя. Ты всегда был принципиальным: я читал все твои статьи и репортажи; могу сказать честно, тебе нечего бояться, можешь мне поверить.

— Как ты заблуждаешься! А ты ничего не слышал о том, что каждый день бесследно исчезают люди, и никто не знает, куда они пропадают, а? Приедет машина, заберут человека — и след его пропал…

Я согласился, что это так. Незадолго до этого разговора я был в Будапеште у своего брата, и он рассказал мне о нескольких странных таких исчезновениях. Как правило, исчезали люди видные и уважаемые. Все это делалось тайно, и никто ничего толком не мог объяснить. Создать общественное мнение вокруг этого вопроса мы тоже не могли. Мы почему-то даже не предполагали, что если так пойдет и дальше, то завтра очередь может дойти и до нас.

— Тогда чего же ты мне тут сказки рассказываешь! — вырвалось у тебя, видимо давно наболевшее. — Агитацией занимаешься, не подходит тебе эта роль.

— Я тебя не агитирую, я просто высказываю свое мнение. Ты меня спросил — я тебе ответил. Я понимаю твое душевное состояние, однако и оно не дает тебе права оскорблять меня.

Мне всегда не нравилась в тебе трусоватость. Еще когда мы учились с тобой в школе, ты был способен, попав в какую-нибудь неприятную историю, впутать в нее двух-трех товарищей, лишь бы самому выйти сухим из воды.

— Ничего другого я тебе посоветовать не могу. Если ты чувствуешь, что тебе не доверяют, тогда нужно бросить журналистскую работу. Без души, без убежденности эта работа уже не работа. Зачем насиловать себя?

— Тебе легко так говорить…

— Пойди к своему начальству и откровенно скажи: не могу больше добросовестно выполнять возложенную на меня работу, так складываются семейные обстоятельства. Прошу освободить меня от должности и направить на другую работу.

— Ты не знаешь секретаря обкома Хорега.

— За откровенность еще никого не съели.

— Если я с ума сойду, тогда сделаю так, как ты советуешь! — воскликнул ты.

Я, в свою очередь, тоже перешел на тебя в наступление.

— Почему это ты вдруг решил, что в обкоме партии тебе все желают только зла? Или испугался, что тебе дадут должность пониже рангом? Меньше будешь зарабатывать? Что тебя жена бросит, а?

Он засмеялся, сказав, что дело не в этом, но по выражению его лица, я понял, что угадал: именно это его и волнует больше всего.

— Тогда чего же ты тянешь?

— Хорошо, хорошо, не нужно только злиться, — сказал он в ответ. — Я пойду в обком. Ну и с чего же я после этого начну жизнь? Пойду работать в другую газету?

— Нет. Смени работу вообще.

— Уйти на такую, где будут платить шестьсот — семьсот форинтов?

— Платить будут столько, сколько положено. Важно то, что ты там обретешь покой, успокоится твоя совесть.

— Может, мне в Сталинварош поехать на металлургический комбинат, а?

— Зачем же так далеко? Ни к чему. Не поехать ли тебе в Мишкольц? Там люди очень нужны. Оттуда каждую неделю сможешь приезжать домой.

В ответ на это ты разразился тирадой:

— Я не затем гнул горб в течение долгих лет, защищая интересы партии, чтобы в конце концов вместо награды таскать кирпичи на стройке или подносить цементный раствор!

— Я не говорил, что тебе придется делать именно это.

— А что же еще?

— Поезжай в Диошдьер, и через два года из тебя выйдет хороший металлист, что даже на доске стахановцев сможешь увидеть свою фотографию.

— Никуда я отсюда не уеду. Не хочу я никуда бежать.

— Это не бегство.

— А что же, черт возьми!

— Целесообразность.

— На твоем месте хорошо рассуждать. Ты вот сам уехал бы, скажи? — вдруг спросил Петер.

Я смутился, можно было бы просто ответить «да», и все, но он вряд ли бы мне поверил.

— Ну что ж, оставайся и никуда не уезжай! — Я пожал плечами.

Элек притих.