Вихрь

На алюминиевой кастрюльке крышки уже не было. В кипящей воде плавало яйцо. Элек зажал пса между ног, одной рукой раскрыл ему пасть, а другой выхватил из кастрюльки яйцо и сунул в рот животного.

— Возьми! Ешь! — кричал Элек и обеими руками сжимал псу пасть.

Собака ненавидящими, налитыми кровью глазами смотрела на хозяина, мотала головой, царапала пол когтями, пыталась освободиться и не могла.

— Ешь! Ешь теперь!

Я хотела закричать, зарыдать, хотела зажать уши ладонями, чтобы не слышать отчаянного визга животного. Перед глазами у меня появилось большое белое яйцо, ослепительно белое, которое до нестерпимой боли жгло во рту. И больше я ничего не помню.

Глава одиннадцатая

Элек Варью время от времени подходил к костру и поправлял дрова. Ветки трещали, огонь жадно пожирал их, то обволакивая дымом, то охватывая пламенем.

Старый друг Элека, Петер, сидел в тени вишни в низком плетеном кресле. Лица его не было видно. На нем была клетчатая рубашка с короткими рукавами, по-юношески тонкие руки в свете костра отливали бронзой, кресло временами чуть слышно поскрипывало под ним.

Рядом с костром в шезлонге сидела Ольга, наклонившись к огню. Ее встревоженное, освещенное желто-кровавым светом огня лицо казалось очень красивым. В полумраке мягко обрисовывались ее ноги, талия, руки.

Четвертой была девушка, сестра Элека Варью. Передавая бокал с вином, она наклонилась над Петером и слегка коснулась полной грудью его головы; сквозь тонкую шелковую блузку она почувствовала прикосновение волос Петера. Ей стало щекотно, и она улыбнулась, но только чуть-чуть, и можно было понять, что улыбка эта служила как приглашение выпить.

Петер машинально поблагодарил за подношение и посмотрел на Ольгу, которая, несмотря на полумрак, почувствовала этот взгляд и неожиданно откинулась на спинку шезлонга, закинув левую руку за голову.

У девушки, подававшей бокалы с вином, были такие голубые глаза, что их голубизну не мог приглушить даже желтый свет костра.

Ольга подняла голову и спросила меня:

— Петер, ты останешься у нас ночевать?

— Пока еще не знаю.

— Оставайся, старина! — сказал Элек. — Все равно дома тебя никто не ждет.

— Это верно.

Стоявшая сбоку девушка заметила:

— В субботу вечером столько пассажиров, придется всю дорогу стоять в электричке.

— Маргит! — обратилась Ольга к девушке. — Накинь на себя что-нибудь. Свежо!

— Мне не холодно, — покачала головой девушка. Длинные светлые волосы ее сбили с вишни на землю несколько сухих красно-коричневых листьев.

— Замерзнешь.

— Это у костра-то? Мне тепло.

— И все-таки лучше одеться.

Девушка, прикрыв полными руками грудь, засмеялась и побежала в кухню.

— Подбрось дров в огонь, — попросила Ольга мужа.

— Только что подбрасывал.

— Ну положи еще!

— Зачем? Пока хватит.

— Положи, посмотрим на огонь.

— Ну и сентиментальна же ты, ей-богу. — Он подбросил несколько веток в костер.

— Огонь — это так красиво, — мягко произнесла Ольга, глядя не отрываясь на языки пламени.

Я поднял взгляд на Ольгу и увидел над ее хрупкой фигуркой светящийся пульсирующий нимб.

Ольга… Вот и встреча после столь долгого моего отсутствия. Сидя в тюрьме, я всегда думал о ней; думал каждое утро в течение трех долгих лет, просыпался с ее именем на устах и с ее именем засыпал. Имя ее было для меня равносильно молитве, равносильно имени святой Марии для католиков, оно обрело надо мною какую-то необъяснимую магическую силу, и я сочинял в ее честь песни, хоровые произведения, разумеется все это мысленно, Так как в камере у меня не было ни нотной бумаги, ни даже карандаша.

Я ничего не знал о ней, даже не предполагал, как сложилась ее жизнь. Элек, когда меня арестовали, еще не развелся с Анной, а поскольку она была беременна, то я и думать не смел, что Элек способен бросить ее в таком положении. Я остерегал Ольгу от Элека, очень даже остерегал, скорее всего потому, что не верил в то, что Элек (я его хорошо знал), завлекая Ольгу, берет на себя какую-то ответственность за нее. Я просто боялся за Ольгу, в самом деле боялся, а не просто ревновал.

— Прошу, старина! — Элек поднес мне большую металлическую сигаретницу, но, опомнившись, попросил прощения: — Ох, я совсем забыл, что ты бросил курить.

— У меня были для этого все возможности.

— Сколько же ты просидел? — спросил он, взяв из костра горящую ветку и прикуривая от нее.

— Почти три года. Ровно тридцать пять месяцев.

— Разумеется, после реабилитации тебя восстановят на твоей работе?

— Да.

— А почему ты сразу же не попросил работу в Пеште? Тебе наверняка дали бы.

— Мне нечто большее предлагали.

— Тогда почему же ты не согласился переехать в Пешт? — спросила Ольга.

Я допил вино из бокала, а уж потом ответил:

— Потому, что я хотел жить там, где жил до этого. — Я поставил бокал на стол рядом с сигаретницей.

— Да, старина, то, что случилось с тобой, настоящее свинство.

— Все это уже позади.

— Я сразу же хотел тогда уйти из газеты, но меня не отпустили. Как раз в то время началась моя семейная катавасия, развод и все остальное.

Я понимал бестактность своего вопроса, но все же спросил:

— А Анна? Что стало с Анной?