Вихрь

Утром следующего дня мы все, мужчины и женщины, больные и полуголодные, но еще способные держаться на ногах, вместе с нашим командиром (им был назначен пожилой полковник в отставке) вышли из подвала, где мы скрывались, на улицу, образовали живую цепочку, и из рук в руки стали передавать кирпичи. Самолеты в тот день еще не начали свою работу, лишь с пештской стороны иногда залетали мины. Где-то поблизости бил пулемет, но от него мы были надежно защищены горами развалин. Работали споро. Когда работа была сделана наполовину, довольно далеко от нас разорвалась мина, на которую мы, может быть, даже не обратили бы никакого внимания, если бы в тот же миг не упала Бироне. Она упала лицом вниз, а пока мы подбежали к ней, она была уже мертва. Платье на спине у нее оказалось порванным осколком, хотя крови не было видно. Наша живая цепочка вмиг разрушилась, все сбежались к убитой. Однако продолжалось это не больше минуты, так как тут же раздался не терпящий возражения зычный голос полковника:

— Все по своим местам!

Все разошлись, а Бироне так и осталась лежать на земле.

— Замкнуть цепочку! — приказал полковник.

Цепочка замкнулась, и кирпичи стали передавать над телом погибшей из рук в руки.

Очень хорошо, что мы заложили все окна кирпичами, так как в тот же день был очень сильный обстрел нашей улицы и мы, быть может, все погибли бы, если бы из-за случая с Бироне бросили работу.

У всех мужчин, скрывавшихся в подвале, отросла борода. До этого бороду носил только восьмидесятилетний переписчик нот. Теперь лицо его совсем заросло и покрылось грязью. То же было и с другими. Ведь мы находились не в бомбоубежище, а всего лишь в подвалах для угля. Стенки, разделявшие подвальчики, мы разобрали, чтобы нам было посвободнее. Под ногами скрипела притоптанная угольная пыль.

Под сильным артиллерийским огнем старик-переписчик нот начал философствовать на тему о том, куда девается душа умершего.

— Да прекратите вы эту ерунду!.. — нервно оборвал его кто-то.

Окрик этот раздался из темного угла подвала, не освещенного светом масляной коптилки. Никого не интересовало, кто же именно это крикнул. В подвале нас было человек девяносто, и лишь немногие знали друг друга. Больше всего знакомых было у председателя суда, личности довольно примечательной. И еще у уборщицы, которая повсюду совала свой нос и отличалась тем, что мазала волосы керосином, уверяя, что это прекрасное средство от насекомых. Поблизости от полковника расположилась девица, про которую говорили, что она попала сюда из какого-то притона.

— Было бы лучше, если бы все мы чаще думали о своих грехах, — продолжал философствовать старик-переписчик.

Несколько недель назад он уговорил нас послать в Буду делегацию к ее защитникам с просьбой, чтобы они сдали этот несчастный город русским. Он предлагал, чтобы старики, женщины и дети собрались вместе и пошли бы к гитлеровскому самому старшему начальнику, иначе все здесь погибнут. Сейчас он снова завел разговор о том же. Большинство обитателей подвала охотно слушало старика. Говорил он просто и понятно, тихо, очень правильно выговаривая слова. Вообще он производил впечатление очень хорошего человека. Он был единственным человеком, который за все девять недель пребывания в подвале ни разу не выругался и не пожаловался на что-нибудь, хотя питался впроголодь. И всегда помогал всем, кому только мог. Особенно тем, кто просил пить. Он выходил за водой даже во время самых сильных обстрелов.

Когда мы закончили передавать кирпичи, старик помог перенести труп Бироне под уцелевшую чудом арку разрушенного дома. Ему помогала девушка, которую председатель суда называл гетерой.

Полковник набросился на старика со словами:

— Что вы себе в голову вбили? Странный человек! Тут вам не игрушки. Придумали какую-то процессию!

— Здесь сражаются друг против друга два мира, а вы собираетесь закончить это сражение крестным ходом, — заметил председатель суда.

— Все кругом рушится, — вмешалась в их разговор уборщица. — Весь город скоро превратится в гору развалин.

— Какое это имеет значение? — возразил председатель суда, и, обращаясь к полковнику, спросил: — Вы можете себе представить, какой здесь будет построен город, когда после войны сюда вложат свои денежки американцы? И вообще, какое государство будет здесь создано на американский капитал?

Полковник и судья с уважением относились друг к другу, больше здесь не было никого, к кому бы они могли относиться так же. И все-таки довольно часто между ними возникали споры. Особенно когда их слушала аудитория.

— Как вы изволили сказать?.. — спросил полковник. — При чем тут американский капитал?..

Воспользовавшись замешательством, кто-то из угла осмелился заметить:

— Будет совсем не так, как вы говорите!

В глубине подвала зажгли свечку, там снова принялись играть в карты. Пока было что выпить, эти люди, в углу, никогда не вмешивались в разговор. Но когда выпивка кончалась, они иногда вступали в общий разговор.

— Чего сейчас ломать голову над такими вопросами? Сидим здесь, и на нас все рушится.