Вихрь

Вскоре пение прекратилось. Наступила тишина. Она подействовала на нас удручающе. И тут запела уборщица. Это было как нельзя более кстати. Все стали подпевать ей. Это опять сплотило нас. Эхо отзывалось в развалинах, мимо которых мы проходили. Наш старик словно вырос, шаги его стали больше.

Путь нам освещали только звезды да иногда прожекторы, обшаривавшие время от времени ночное небо. Когда мы остановились возле какого-то памятника, я заметил, что вместе с нами оказался и председатель суда, и полковник. Они, наверное, и сами не ожидали от себя того, что сделали. А может быть, им просто не хотелось отставать от толпы.

Когда мы были у подножия горы, наш старик рукой оттолкнул вставшего на его пути солдата с автоматом, который щелкнул затвором, вытаращив глаза на нашу странную процессию.

Тоннель был забаррикадирован, и мы не без труда перелезли через заграждение. Те, у кого были фонарики, зажгли их. Так мы и шли, распевая песни. Я и до сих пор не знаю, что именно было за двумя дверями, которые располагались посредине тоннеля: то ли они вели к важному штабу, расположенному глубоко под землей, то ли за ними находилась каморка, в которой хранился немудреный инструмент дворников.

Когда старик с шедшей рядом с ним «гетерой» достигли середины тоннеля, их ослепил сильный свет. Тут стояло много машин, рядом с ними толкались гитлеровские и венгерские солдаты. Но яркий свет слепил нас недолго, через несколько секунд он погас. Около двери направо стоял часовой, дверь налево прикрывал тупорылый грузовик. Переписчик нот подошел к часовому в кожаном пальто. Мы не могли разобраться, немец он или венгр. Старик заговорил с ним по-немецки.

Часовой был громадного роста. Он смотрел на нас сверху вниз, затем исчез за дверью, которую охранял. Потом дверь отворилась, и луч яркого света прорезал темноту. Затем глухо прогремел выстрел. Старик, не издав ни звука, свалился на землю. В глубине тоннеля затараторил автомат, однако звук у него был несколько необычным, каким-то расплывчатым. Толпа с криками бросилась бежать из тоннеля.

Белокурая «гетера» схватила меня за руку.

— Давайте унесем его отсюда, — сказала она мне.

Мы с ней были самыми здоровыми, самыми крепкими из всех. Наверное, поэтому она и обратилась ко мне. Но когда я поднимал старика, почувствовал, как болит моя недавно зажившая рана. Старик еще дышал. Мы перенесли его через заграждение. Вышли на площадь. Она была пуста и безмолвна. Положили старца на снег. Девушка хотела идти за носилками, но старик сделал знак рукой. Мы оба склонились над ним.

— Все это было не напрасно, — прошептал он. — Я сейчас отойду от вас.

— Я же вам говорила, что нам всем нужно думать о своих грехах, — раздался вдруг чей-то голос за нашими спинами. В тот же миг мы почувствовали запах керосина, а когда обернулись, то увидели уборщицу. Старик был мертв. Уборщица пошла за киркой и лопатой, а мы с девушкой перенесли труп на холм и там вырыли ему могилу на склоне. Это была далеко не первая могила, которую нам приходилось рыть. Стояла тишина. Лишь где-то далеко-далеко слышалось жужжание самолета, и это было на руку нам, так как по небу тотчас же забегали юркие прожекторы, они-то и светили нам… Ночные самолеты мы уже привыкли определять по звуку их моторов. С них на больших красных парашютах гитлеровцы сбрасывали своей окруженной группировке оружие и боеприпасы, однако тех, кто должен был собирать их, уже не было в живых: они мертвыми лежали то тут, то там на улицах.

Свежий воздух стекал с гор.

— Эта тишина что-то значит, — заметила уборщица.

Когда мы, ступая по скрипящему снегу, возвращались в свое убежище, гитлеровцы как раз сыпали с самолетов «посылки», и на земле уже распластались красные покрывала парашютов.

Спустившись в подвал, мы рассказали о последних словах старика. Мы были готовы услышать какое-нибудь язвительное замечание полковника, но он не проронил ни слова.

— Это верно, что грехи за нами водятся, — сказал председатель суда и добавил: — Грехи у нас есть…

— Все у нас есть, — перебила его уборщица, к нашему неудовольствию, не дав полковнику высказаться до конца.

— Почему вы это говорите? — спросил кто-то.

Мы все посмотрели на председателя суда.

— Нам нужно быть умнее, — продолжал председатель суда с важным видом…

— Добрее нужно быть! — перебила его уборщица.

Председатель суда и полковник сидели рядом на какой-то доске. Все ждали от них каких-нибудь слов, но они, опустив голову, сидели, словно обвиняемые на скамье подсудимых.

Заговорила молодая женщина. Голос ее отчетливо был слышен в тишине.

— Сколько я мучила бедного мужа из-за ребенка, сколько ругалась с ним…

С улицы уже не доносился обычный ночной грохот, лишь слышны были шаги многих ног. Но среди нас уже не было старика, который отважился бы выйти посмотреть, что там делается. Тогда на улицу выбежала белокурая девушка. Вскоре она вернулась и, тихо закрыв за собой дверь, сказала:

— Гитлеровцы отступают. Бегут поголовно все.

Все молча выслушали ее.

— Так… — неожиданно нарушил тишину полковник. — Спасают свою шкуру.

И наступила тишина.