Вихрь

Раненый посмотрел на патера с некоторым недоверием.

«Боже ты мой… — Маркуш вспомнил многочисленные рассказы о том, что якобы русские превращают церкви в конюшни… убивают священнослужителей. — Если это только наполовину правда, то и тогда это ужасно…» Однако эти мысли не рождают в нем никакой ненависти к русскому солдату.

— Послушай, ой!.. Осторожнее… — Раненый вскакивает и тут же, крича от боли, падает на железную кровать. Повязка его набухает от крови.

В этот момент крыша над их головой вздрогнула, пол заходил ходуном…

«Зачем он привел меня? Неужели действительно пожалел? Старый человек, с таким кротким лицом… Наверное, он не причинит мне зла», — думал раненый о Маркуше.

«Он еще так молод… С тех пор как он здесь, я не чувствую себя одиноким… Его, конечно, забрали бы товарищи. А что сделали бы с ним немцы? Ведь рассказывал же мне патер Сакисло, что в Рейнской области гитлеровцы вешают даже священников, да не где-нибудь, а прямо в церкви перед алтарем…» — думает Маркуш.

Страшной силы взрыв потряс монастырь, одно крыло которого еще больше обвалилось.

— Не сердись, Митрофан, что я сделал тебе больно… Наверное, у врачей это получается лучше.

— Как тебя зовут, отец?

— Маркуш… Прихожане называют меня патером, отцом по-вашему… Если бы огонь прекратился, я мог бы сходить за водой!

В этот момент началась минометная дуэль.

— Митрофан!..

— Да, патер…

— Кем ты был до войны?

— Изучал немецкий язык… Отец, ты не боишься идти за водой?

— Боюсь.

— Боишься и все-таки хочешь идти?

— Да, потому что я верю в господа бога, Митрофан. А ты не веришь?

— Я верю в людей…

Несколько томительно долгих часов пришлось ждать, пока затихла стрельба. И погода за это время несколько утихомирилась. Митрофан съел банку кисловатого вишневого компота и задремал. Во сне его начало лихорадить.

Он звал какую-то Ольгу, вспоминал какого-то профессора, а потом вдруг начал цитировать «Лесного царя» Гете:

Кто скачет, кто мчится
Под хладною мглой?
Ездок запоздалый,
С ним сын молодой…

Затем с трудом открыв усталые веки, солдат так тихо, что его с трудом можно было понять, попросил:

— Воды… отец… воды…

Маркуш нерешительно встал.

— Иду, Митрофан… сейчас принесу… ты только подожди немного… Лежи спокойно…

«Нужно бы компресс сделать раненому да и угля принести в очаг… надо идти… Надо преодолеть страх…»

Одно помогало патеру в борьбе со страхом — мысль, что он должен сделать это не для себя, а для своего ближнего. В те моменты, когда монастырская братия испытывала затруднения с продовольствием, настоятель, бывало, говорил: «Патер Маркуш выручит. Он хоть что достанет. У него это хорошо получается».

И Маркуш действительно все доставал. Если его с первого раза отсылали ни с чем, он уходил, но вскоре снова появлялся, просил, умолял до тех пор, пока не добивался своего. Он заходил даже в гетто. Если его выгоняли, он снова шел туда…

Набравшись смелости, патер вышел из помещения и принес угля для печки, а уж после этого отправился за водой, захватив с собой две посудины.

Было темно, как ночью. Пошел снег. Ветер шумел в развороченной крыше собора.

Патер наполнил водой первую посудину.

«А русский там лежит в горячке… — думал он. — Как хорошо быть сильным и молодым… А меня за бабку принял… Сказал, что верит в людей».

Когда священник наполнял водой вторую посудину, то услышал скрип снега. Он оглянулся. Метрах в пяти от него стоял эсэсовец в черной форме, на спину которого была наброшена белая простыня вместо маскхалата. Двое других ползли по-пластунски.

— Это ты, поп, унес отсюда раненого русского?

Ноги у патера чуть не подкосились, но он ответил:

— Так точно, господин офицер!

Безукоризненное немецкое произношение патера удивило эсэсовца и уже более мягким тоном он сказал:

— Пошли быстрее, мы его заберем и допросим. Он нам расскажет о расположении русских частей!

— Нет, господин офицер… он ведь раненый… стены монастыря всем дают убежище…

Эсэсовец выхватил из кобуры пистолет и сухо хихикнул:

— Убежище большевику?.. Безбожнику?

— Я не позволю вам, господин офицер… Извините меня, но… это просто невозможно…

Двое гитлеровцев тем временем подползли ближе.

— Ладно! Хватит! Заткнись! — крикнул офицер, грозя пистолетом…

— Пошли! Быстро, быстро!

Страх словно парализовал патера; споткнувшись, он упал. «Скажу-ка я ему, что не могу идти, — мелькнуло в голове у Маркуша, но смелости произнести эти слова у него не хватило. — Ведь он меня сразу же убьет на месте!» И он забормотал вполголоса молитву.

— Пошли, пошли, церковная крыса!

— Господин офицер, вы верите в бога? — взмолился патер.

— Фюрер — мой бог! — Эсэсовец пнул священника ногой. — Вставай!

В этот момент над головой Маркуша просвистели пули: это русские дали очередь из автомата, стараясь, видимо, попасть в гитлеровцев. Двое фашистов, не вставая о земли, поползли назад. Офицер-эсэсовец, выругавшись, свалился на землю. Он был ранен. Маркуш с трудом встал.

— Унеси меня отсюда… не бросай здесь… — простонал раненый офицер. — Не бросай меня, святой отец, я ведь тоже католик…