Вихрь

И с патером происходит нечто необыкновенное: он берет ведро, вешает на шею крест-распятие и выходит во двор. Идет так, как идут в далекий путь, хотя идти вовсе недалеко. Он знал, что рядом с собором находится колодец с водой, рядом с колодцем моток скрученного провода, с помощью которого местные жители вытаскивают ведро с водой.

Патер дошел до тяжелой дубовой двери монастыря и вздохнул: «О господи, помоги мне!» Затем он возвратился в помещение и, взяв палку от метлы, привязал на нее полотенце, соорудив нечто подобное белому флагу…

Во дворе глаза патера ослепила яркая белизна снега, лицо пощипывал холод. Вокруг, куда ни кинь взгляд, одни развалины, а дальше пушки и прочее оружие, свое и германское, перемешанное в этом аду.

Каждый шаг дается с большим трудом. Требуется огромное усилие, чтобы победить самого себя. Каждый метр кажется частью бесконечности, а какой-то внутренний голос безжалостно приказывает: «Вперед, Маркуш, вперед! Вот проволока, нагнись, привяжи к ней ведро и спусти в колодец. Уже наполнилось? Тогда набери в легкие побольше чистого морозного воздуха и вытащи ведро». А кругом тишина, мягкая, словно вата, и глубокая, словно морское дно…

Патер, тяжело дыша, переступает с ноги на ногу, ему приятно видеть, что из ворот дома напротив осторожно выглядывает старая женщина. «Не придет ли она сюда? Может, она что-нибудь знает?» В доме, где расположились русские солдаты, кто-то бренчит на балалайке, слышны голоса поющих. Патер разбирает только три слова: «…на берег Катюша…» А там дальше, из громкоговорителя, неслась искаженная венгерская речь: «Гонведы! Переходите на сторону советских войск!» На стороне, занятой гитлеровскими и хортистскими войсками, стояла мертвая тишина.

Маркуш приглядывается, ждет, не идет ли старуха. Оглядывается он, только сделав шагов десять — двадцать, вбежав в ворота. Чуть повернув голову, он видит причину испуга, но уже поздно: навстречу ему идет русский солдат в белом маскхалате с ведром в руке. На шее у него висит автомат. «Это он за мной идет. Ведро у него только для отвода глаз», — с ужасом думает Маркуш.

Руки патера задрожали, вода выплеснулась на землю, горло перехватила спазма, ноги налились свинцом, а сердце в груди забилось, словно испуганная птичка. А солдат в белом маскхалате тем временем подошел к нему еще ближе.

— Вода, — сказал солдат и зачерпнул ведро, а потом спросил: — Бабушка, что варишь на ужин?

Маркуш, живший долгое время по соседству со словаками, понял русского. Ему уже не страшно, как прежде, ему скорее обидно: в своей сутане он, наверное, и правда похож на толстую старую женщину.

— Вода, — говорит патер, и вдруг до него доходит, что если русский догадается, что он поп, то его расстреляют.

Солдат еще раз спросил Маркуша, что он собирается готовить на ужин, по-видимому решив, что тот не расслышал его вопроса, а потом сказал:

— Война скоро капут, бабушка. — И пошел по направлению к своим.

Маркуш, оглядевшись, тоже хотел было направиться к себе, но в этот момент с немецкой стороны раздался выстрел. Сначала патер увидел яркую вспышку и крикнул:

— Не стреляйте!

Но было уже поздно. Русский солдат рухнул на снег, который тут же под ним окрасился кровью. Солдат выругался сквозь зубы, а потом сказал Маркушу:

— Беги, бабушка, беги! Быстрей, быстрей!

Однако патер с ведром в руке застыл как каменное изваяние. В голове бились самые противоречивые мысли. На колокольню взлетел голубь. Он так отчаянно махал крыльями, что они напоминали парус на судне, попавшем в бурю. Вслед за одиночным выстрелом началась беспорядочная стрельба, а утихший было ветер снова закрутил снежные вихри. Патер все стоял на одном месте, пока у него не созрело твердое решение.

— Сынок, я отнесу тебя к себе и перевяжу.

— Не надо. За мной придут наши, — простонал раненый в ответ.

Однако автоматные очереди и все более разрастающаяся лужица крови требовали действий.

Раненый с трудом поднялся на ноги. Это был высокий молодой человек с волосами цвета льна.

С трудом они добрались до монастырских ворот. По пути их догнала пуля — она продырявила ведро. Вода струйкой вытекала на снег, Пока они дошли до места, вода из ведра вытекла наполовину. Оставшаяся вода ушла на промывание раны на плече. Старик начал перевязывать раненого. Тот старался держаться молодцом, все время что-то говорил, чтобы не закричать от боли…

— Спасибо, тетя, — поблагодарил раненый. — Как тебя зовут?

— Маркуш мое имя, а тебя как зовут?

— Митрофан…

«Сказать, что-ли, кто я такой? — думал патер. — Лучше сказать, а то может быть хуже…»

«Да никакая это не бабушка, — дошло вдруг до раненого. — На стене большое распятие, коврик для моления, да и платье такое странное…»

Раненый положил правую руку на автомат.

— Митрофан, я не тот, за кого ты меня…

Губы раненого вздрогнули, и он резко спросил:

— Ты поп?

— Священник… монах… понимаешь?..

— Понимаю… у меня бабка живет в Загорске, недалеко от Троице-Сергиевской лавры… Там живут монахи…

В этот момент патер, бинтуя раненую руку, стянул потуже бинт, и раненый, не выдержав боли, громко застонал:

— Не так сильно… ой!.. ой!..