Вихрь

Это был забавный мальчишка. Он знал много песен и, казалось, никогда не уставал. Обычно, когда бойцы располагались на отдых, парнишка пел им песни или показывал различные сценки, которые сам же придумывал. Чаще всего он изображал своего бывшего хозяина, да так изображал, что все покатывались со смеху. К службе относился с большим усердием, хоть и не раз выражал недовольство приказами командира, так как каждый раз, когда положение становилось опасным, ему поручали что-нибудь такое, что он оказывался далеко в тылу. Опасаясь за парнишку, Гал специально давал ему такие задания, чтобы тот находился подальше от рискованных дел. Правда, делать это было отнюдь нелегко: паренек упрашивал никуда не отсылать его, умолял, протестовал. Однажды даже пришлось пригрозить ему военным трибуналом; командир на всякий случай обещал еще и от себя добавить несколько хороших оплеух. У него было имя, но почему-то все бойцы в отделении, да и вообще все в бригаде звали его просто Пареньком.

— Вот обнаружили, — Бабяк сердито толкнул Паренька в дверь. — Лежал за кучей кирпича…

Паренек встал по стойке «смирно» и уже хотел было доложить по всей форме, но Гал закричал:

— Какой черт тебя сюда принес?

— Докладываю, я здесь специально остался, — по-военному ответил Паренек, и в глазах его мелькнули задорные искорки.

Гал понял, что ни расспросами, ни руганью ничего не изменишь: парнишка здесь, и это очень плохо. Одно дело — когда на это решаются взрослые люди, мужчины, и совсем другое — когда решается на то же самое ребенок.

— Он действительно здесь остался, — удивленно глядя на Паренька, проговорил Келлнер, стоя в дверях и дуя в усы.

— Как ты посмел здесь остаться? — спросил Гал, и рука его вздрогнула.

— Докладываю… Я подумал, что вы меня опять отошлете обратно, и спрятался, но, если бы вы меня не нашли, я сам бы пришел к вам.

— Ну, друг, ты заслуживаешь хорошей оплеухи. Я ведь тебе давно ее обещал, — заметил Халкович. — Может, ты скажешь, что нам теперь с тобой делать?

— Ничего не делать, — пожал плечами Паренек. — Я буду служить…

Гал громко вздохнул:

— Хорошо, служи. Сейчас же получишь приказание и выполнишь его, но только точно. А если скажешь хоть одно слово, убью! Ну! Давай сюда свою винтовку, снимай фуражку, френч. Погода сейчас хорошая, не простудиться. И пойдешь обратно, вслед за бригадой… И не крути головой, а то… Ноги у тебя молодые, если быстро пойдешь, догонишь наших…

Все смотрели на Паренька, только Уй глядел в окно.

— Теперь это трудно сделать: кажется, идут… — вдруг произнес он.

Все тут же разбежались по своим местам. На повороте дороги показались трое солдат. Двое из них очень медленно шли по склону справа от дороги, третий — по дну полуметрового кювета. Винтовки они держали в руках, и солнце зловеще отсвечивало на лезвии штыков. Когда они миновали поворот, показались еще пятеро или шестеро солдат.

— …Семь, восемь… девять… — вполголоса считал Бабяк. — Ну, выходите, выходите, ведь нас больше… Ага! Десять, одиннадцать…

— Без приказа ничего не делать! — сказал Гал. — Только когда скажу… Слушай, Паренек! Садись сюда, к самой стене. И если только пошевелишься… встанешь…

— Я все равно встану, — упрямо проговорил Паренек.

— Уй! — крикнул Гал. — Забери у него винтовку! Ты мне за него отвечаешь. Чтобы он не прикасался к ней!

— …Двенадцать, — продолжал считать Бабяк. — Ровно дюжина. Ну, еще будет?

— Мне что делать? — спросил Халкович. — Наблюдать за тылом?

— Наблюдай, — согласился Гал. — Это и будет главной твоей обязанностью.

— Больше пока не появляются, — заметил Бабяк. — Но и эти с трудом переставляют ноги, словно по смоле идут…

— Подождем еще? — крикнул из другой комнаты Келлнер.

Вместо Гала ему ответил Деме:

— Было сказано: действовать только по приказу!

— Тихо! — вмешался Гал. — Кто самовольно что-нибудь сделает… — Он запнулся, задумался. Сказать, что тот, кто посмеет самовольничать, будет отдан под военный трибунал?

Казалось, что двенадцать вражеских солдат так никогда и не отойдут от поворота дороги. Все они словно окаменели, лишь самые передние не раз оглядывались назад, где, по-видимому, скрывался их командир, а они ждали от него дальнейших приказаний, а может, и того, что он позовет их обратно.

— Какие подлецы! — ворчал Пако. — Четыре часа ведь еще не прошло. Договорились, а теперь что делают? Уже идут.

Бабяк засмеялся:

— Преувеличиваешь. Разве так идут…

— Кроме того, они еще и трусы, — продолжал Пако. — Им наверняка приказали стремительно атаковать нас, а им это, видите ли, пришлось не по вкусу. Жалкие трусы! Вот нам прикажут, так мы вам всыплем!..