Вихри на перекрёстках

— Там много немцев. Они даже прочесывали лес и всех, кто попадался на глаза, гнали в Ольховку.

— И детей, и стариков?

— Всех без разбора…

— Ты был в Ольховке? Она же сожжена, осталось всего несколько хат.

— Видел, как женщин с детьми и стариков загоняли в большое гумно. Остальных задержали на улице.

На востоке гремело, слышались даже отдельные взрывы. Володя подошел к Вале, немного успокоил ее, повернулся и сказал:

— Быстрее найдите лопаты. Похороним Данилова здесь, в цветнике под сиренью.

Вскоре выросла могила, над ней прибили дощечку с надписью: «Отважный партизан Николай Данилов, 1918 г. рождения. Погиб 23.ХI.1943 г.». К доске прикрепили звездочку с пилотки Бойкача.

— Ты в самом деле советский пилот? — обратился командир к человеку в летной форме.

— Вот мои документы, посмотрите.

— Дайте ему автомат. Пускай будет партизаном.

Летчик взял оружие, помедлил и спросил:

— А что за командир меня вел? Тот, которого вы убили?

— Гут, отвечай! — нахмурился Володя. — Ты его должен знать.

— Знаю… Раньше был начальником фашистской тюрьмы в Жлобине, теперь говорил, что стал партизаном.

— Слышишь, летчик, кем был твой командир? — горько усмехнулся Бойкач.

— Да, сложная обстановка. Трудно в ней сразу разобраться. Не то, что у нас в чистом небе.

— Гриша, приведи кобылу, — распорядился командир.

Деревья качались, и казалось, что они стонут под низкими тучами. Покинув деревню, партизаны быстро пошли на запад.

18

— Мамочка, мама!.. Убейте и меня… Прошу, убейте… Валечка, папа, где вы?..

Галя привстала с санок и упала ничком на ровный белый снег. Она ползла, но не к убитой матери, которая еще вздрагивала, держась за конец веревки, привязанной к саням. Ползла к немцу. Гитлеровец чуть отступил к толстой сосне. Он не боялся больной девочки, ее залитых слезами глаз, а отступил, чтобы сфотографировать эту жуткую картину, созданную им самим.

— Дяденька, — обратилась Галя к Гуту, стоявшему рядом с фашистом, — попроси, чтобы он убил и меня…

Гитлеровец повернулся и пошел по дороге. За ним зашагал и Гут. Галя поползла к матери, голыми руками подгребая под себя снег. Припала к материнской груди, прислушалась. Сердце еще изредка билось. Девочка приподняла ее голову:

— Мамочка, миленькая, встань…

Но голова матери была тяжелая, глаза закрыты.

— Мамочка, — запричитала Галя, — ты говорила, что будешь возить меня в коляске, только бы я жила. Почему он, проклятый, убил тебя, а не меня?

Вдруг в Ольховое затрещали пулеметы. Вначале их заглушил многоголосый крик людей, потом голоса стали затихать. Грозно зашумел старый бор и будто наклонился в сторону деревни. Это пламя, охватившее Ольховку, потянуло окружающий воздух в созданный фашистами смерч. «Стреляют всех без разбора», — подумала Галя, и чувство жалости в ее душе уступило место страху. Девочка поднялась на колени. Пулеметы все еще продолжали пальбу. Неизвестно откуда взялись силы. Одним рывком Галя подтащила санки и уложила на них мать. Потом набросила веревочную петлю на свои слабенькие плечи и ползком поволокла санки назад, в сторону Слободы. Нет, не в деревню: там полно немцев. Отвезет мать на кладбище. Но как там похоронить ее? Лучше везти на просеку, пересекающую болото, и пробираться дальше на восток. Там она встретит своих и расскажет обо всем. Может быть, увидит и отца.

В эти минуты девочка не чувствовала ни усталости, ни холода. Мысленно она уже преодолела километра четыре и приближалась к болоту. Но стоило остановиться и подняться на колени, как оказалось, что отползла совсем недалеко. Еще слышались глухие одиночные выстрелы в Ольховке. Руки горели, а кончики пальцев стали как чужие. Начала растирать их и почувствовала, как в пальцах закололо. Это и навело на мысль проползти еще немного и разрыть муравейник, что белой от снега горкой возвышается около сосны. Пускай муравьи кусаются, можно потерпеть. И чем глубже разрывала Галя муравейник, тем теплее становилось ее рукам. «Ведь говорила я маме, что пора мне учиться ходить, спина уже не болит, — думала девочка, — так нет, полежи еще с полгода. А как было бы хорошо, если бы я сейчас могла стоять».

Татьяна Николаевна опасалась, чтобы дочь не осталась горбатой, поэтому и уговаривала ее все время лежать на спине на голых досках. А Галя иной раз тайком от матери садилась на кровати, но сразу начинала кружиться голова и с нею окна и стены. Мать с нетерпением ожидала прихода своих: уж тогда, думала она, поднимет дочку. Но злая судьба решила иначе…

Бор сменился чахлым, но густым березняком. Тяжело было Гале здесь с санками. Выбираться на дорогу она боялась: только что из Ольховки проехало несколько машин с гитлеровцами. И, обмотав руки каким-то тряпьем, девочка продолжала двигаться дальше и дальше, волоча санки за собой.