Вихри на перекрёстках

Начинало смеркаться. Галя торопилась, и от этого сильнее билось сердце, еще больнее впивалась веревка в плечи. Сначала девочка решила нигде не останавливаться даже ночью, но силы таяли с каждой минутой. Хорошо бы наткнуться на какую-нибудь землянку или стожок сена, в который можно зарыться с головой и пролежать до утра. Но ни землянок нет, ни стогов. Нет и спичек, чтобы разжечь костер…

Галя остановилась. Раньше она смотрела только вперед, потому что страшно было оглядываться на неживую мать. А теперь, когда стемнело, девочке захотелось быть рядом с нею. Подползла, опять заплакала, упала головой на грудь, начала целовать холодные руки. Почти не сознавая, что делает, расстегнула пальто на груди матери, и вдруг сквозь горечь в душе дочери сверкнула искорка радости: под пальто, в кармане халата, оказалась коробка спичек. Это еще Данилов принес их. Мама экономила спички и вот одну коробку сберегла.

Сразу прибавилось сил. Галя опять впряглась в веревку и начала выбираться из березняка, чтобы попасть в большой черный ельник, видневшийся в глубине леса. Под некоторыми елями не было снега, лежала только мягкая сухая хвоя. Девочка остановилась под густым шатром старой елки. Наломала сухих сучьев, ощупью нашла на одном из стволов натек смолы, немножко нацарапала ее и разожгла огонек. Долго еще ползала она от дерева к дереву, собирая топливо на всю ночь.

Неподвижное лицо матери при свете огня как бы ожило: то начинало светлеть, то опять темнело. Галя смотрела на него и думала: «Может быть, мне это только кажется, я сплю и вижу сон? Нет, я не сплю, и мама убита. Я не стану ее хоронить, не разлучусь с ней до тех пор, пока не встречу папу. Он похоронит маму и возьмет меня с собой. Я научусь ходить, пойду в Германию и буду искать там того гада, который убил маму. А Гута сама повешу».

Девочка понимала, что она теперь как беспомощная пылинка, но верила в силу отца, сестрички Вали, в силу наших. Кажется, каким бы ни был человек по характеру, происхождению, вероисповеданию, а в большом несчастье он тянется к другому человеку, надеясь на его помощь. Но совсем недалеко по дороге проезжают на машинах люди, а тринадцатилетний больной ребенок ни за что не обратится к ним за помощью. Лучше попасть к волкам или одичавшим овчаркам, чем к этому двуногому зверью!

На груди у матери, казалось, еще сохранилось тепло. Галя прилегла к ней, прижалась. За спиной потрескивал слабенький огонек, но он совсем не грел. Девочка дрожала то ли от холода, то ли от страха. Хотела уснуть и не могла. А может быть, и забылась тревожным сном, потому что вдруг откуда-то начали то появляться, то исчезать немцы, где-то рядом кривлялся и хохотал хитрый Гут. Галя вздрогнула, подняла голову: вот он, убийца, опять показался, пряча лицо.

— А-а-а! — закричала девочка.

И гитлеровец сразу исчез.

Что-то зашумело и шлепнулось позади. Сжалось сердце. Нет, это снег соскользнул с ветвей. Начинало светать, и, хотя мороз не крепчал, Гале стало очень холодно. Она застегнула пуговицы на пальто матери, накрыла платочком ее лицо и подбросила сухих сучьев в костер, чтобы согреться на целый день.

Теплую зиму люди обычно называют сиротской. Вот и сейчас у сироты уже не было слез, а зима плакала: на ветках висели крупные капли. «Это хорошо, я не замерзну», — мысленно успокаивала себя девочка. Вдруг издалека донесся какой-то треск, и Галя сразу вся сжалась, от ужаса перехватило дыхание. Слышно было, что по ее следам кто-то крадется. Галя уже не чувствовала, как бьется ее сердце, и инстинктивно прижалась к матери, будто искала у нее защиты. Ей показалось, что мать шевельнулась, хочет поднять голову и посмотреть, кто к ним идет. И вдруг из кустов появилось несколько человеческих фигур, среди которых она узнала только одну.

— Мамочка! Он идет, Гут! — крепко закрыв глаза, закричала Галя. Она не слышала человеческих шагов и лишь, когда кто-то крепко взял ее под мышки, повернулась и вскрикнула:

— Убивай и меня!

Момент был жуткий. Володя глянул на Гута, Валя упала на труп матери и зарыдала.

Бойкач присел возле огня, начал подгребать к нему недогоревшие сучья. Молча опустились на землю хлопцы, дед Остап. Как изваяние, застыл Гут. Перед глазами его возникла почти та же картина, которую он уже видел. Только тогда Гут был в роли присяжного заседателя на «суде», устроенном фашистским разбойником. А сейчас стоит как на углях, смотрит на Галю и ждет, что она вот-вот глянет ему в глаза. Придется что-то сказать, но что? В голове теснился рой мыслей. Гут понимал, что попал в западню. Но, может быть, из нее есть еще выход? И, посмотрев вокруг, он медленно направился к большой ели.

— Куда? — остановил его голос Бойкача.

— Я… я дров принесу…

— Хватит этих.