Виктор Виттельбрандт

– Вы не правы. – Мягко возмутился экскурсовод. – Эта скрипка – культурное наследие нашего региона, если не страны или даже всего мира!

– Всего мира! – Подхватил Коля.

– Почему вы решили, что это настоящая скрипка? – Почувствовав повод вырваться накопившемуся раздражению, я прибавила тон, отчего Коля сразу стал озадаченным и в волнении ловил момент, когда можно было вмешаться. – Никто не проводил экспертизы, вы знаете нас всего несколько часов! Андрей Михайлович, как можно быть так преступно наивным?

– Почему же преступно? – Растерянно отвечал Андрей Михайлович, вздрогнув и смешно негодуя. – Я допускаю возможность. Только она и поможет мне, если вы действительно лжете. Первое, чем историк должен руководствоваться – это жажда истины, и оно же единственное, потому что все остальное убивает первое.

Я молчала.

–Если то, что вы говорите про скрипку – ложь, – говорил он, все более горячась и смотря на оправдывавшегося всем видом Колю, – то и вы, и ваш спутник совершаете подлость перед наукой.

– Мы не лжем! – Фальцетом вырвалось у Коли. Слова Андрея Михайловича сильно задели его. – Оля, скажи!

– Извините меня. – Тихо ответила я. Злость стала еще сильнее, грызла меня изнутри не только завистью и отчаянием, но теперь и угрызениями совести. – Все, что было сказано нами здесь – правда. Посмотрите на Николая. Его взгляд скажет больше в защиту скрипки, чем я.

Я оскорбила Колю, когда сказала, что мы можем солгать. Еще более его обиду обнаружил ответ Андрея Михайловича. Чувствуя возникшее напряжение и ловя на себе недовольные взгляды, я почувствовала, как мое тело начинает дрожать, в голове что-то напряженно сживается и все вокруг расширяется, начиная увеличиваться в размерах. Вид мой не скрывал внутренних ощущений. Я поняла это, когда испуганные Коля и Андрей Михайлович стали говорить со мной, как с испуганным ребенком.

– Оленька, ты нас видишь? – Говорил Коля, фальшиво улыбаясь.

– Что с ней? – Шептал Андрей Михайлович, будто я слышала только избранные фразы утешения.

– Она больна, Андрей Михайлович. Возможно… Вероятнее всего… смертельно.

Коле повезло, что в усадьбе Виктора Виттельбрандта был именно такой экскурсовод. Они оба были добры и наивны, оба верили в невероятное. Рядом с такими людьми приятно быть хорошим человеком или возникает большой соблазн совершить какую-нибудь алчную подлость. Вспоминая те события, сейчас я оправдываю себя тем, что болезнь часто делает нас капризными. Меня раздражало, что, быть может, это последние минуты моей жизни, и я никогда не услышу, как звучит причина моей смерти. Так ли был талантлив Виктор Виттельбрандт? Посмеявшись над его портретом, с осуждением взглянув на его могилу, теперь мне хотелось оценить его творчество.

– Прошу вас! Сыграйте! – Из последних сил молила я в нервном срыве, причиной которого был один единственный потаенный умысел.

– Ну, хорошо. – Сдался Андрей Михайлович. Очевидно, осуждая и заставляя себя, он открыл футляр и замер, как юноша, внезапно влюбившийся с первого взгляда. Дрожавшими руками, затаив дыхание он прикоснулся к скрипке.

Нет, он не взял ее в руки, это она, величественная и надменная, взяла его для того, чтобы сыграть с ним. Возможно, что мой воспаленный разум воспринял тогда это так из-за нахлынувшего припадка, но инструмент, извлеченный из чехла, в тот момент поразил не только меня. Коля с тревогой смотрел на скрипача и скрипку, а один раз, напряженно и испуганно, оглянулся, после чего сказал: «Осторожно». Он сказал так, волнуясь не за скрипку, что вполне могло быть в логике Коли, а за Андрея Михайловича, который, в отличие от нас, был словно на подъеме к вершине наслаждения. Впрочем, я и Коля знали о проклятие, возможно именно поэтому мы додумали мистический фон происходившему.

– Что вас сыграть? – Шепотом спросил у нас Андрей Михайлович.

– В коробке ноты. – Сказала я, почувствовав, как Коля резко встрепенулся и повернул в мою сторону голову.

– Благодарю. – Ответил Андрей Михайлович, достал нотную тетрадь и, положив ее на землю, опустился перед ней на одно колено. – Ну, что ж…

Андрей Михайлович внимательно всмотрелся в ноты, расположил инструмент между левым плечом и подбородком, провел несколько раз смычком по струнам, издав несколько странных звуков, недовольно покачал головой, встряхнул плечами, вновь расположил скрипку в позиции готовности и заиграл мелодию, по которой до сих пор томится мое сердце.

Я почти физически ощущала, как звуки проникают в мою грудь, отыскивая в ней давно застывший ком и распутывая его в длинную прямую линию, мягкую и тонкую, вибрировавшую под влиянием волн музыки, доносившейся справа, из-за спины, витавшей над головой, отзывавшейся вдали, наперебой с ветром. И вот струна натянулась, звуки стали сильнее и чаще. Андрей Михайлович, поглощенный блаженством взаимодействия с мелодией, играл ее все быстрее. Она взлетела вверх и падала вниз, плавно и витиевато или острыми, метающимися из стороны в сторону, углами, и вот я перестала слышать музыку, вместо нее зазвучал громкий женский шепот голос, походивший на змеиное шипение.