Виланд

– Очевидно, они действительно не готовились к войне.

Все посмотрели на Франца. Он пожал плечами.

Все мы испытали облегчение, когда группу пленных англичан увезли. У охранников не получалось вести себя с ними так, как с другими заключенными. А по-другому было опасно. Я хорошо помнил наставления папаши Эйке.

Судя по всему, окончательно удостоверившись, что лягушатники, как и англичане, разбиты и более не представляют опасности, десятого июня в войну вступила Италия. Ничего, кроме смеха, эта новость не вызвала.

– Тоже мне союзнички, прискакали на раздел пирога, – презрительно выдохнул Штенке, – выждали, когда мы фактически выиграли эту войну. Вот увидите, потом будут бить себя в грудь и доказывать всему миру, что все благодаря им. Другого от макаронников ждать не приходится – какой-нибудь маленький триумф вначале приводит в неописуемый экстаз весь их сапожок, а потом они раздувают свой нулевой вклад до великих размеров.

Это был тот случай, когда со Штенке никто не спорил.

В выходные я отправился в Мюнхен, чтобы увидеться с Линой. Центр города был полон гуляющих людей. Играла музыка, пахло кофе и сладкими пирогами, народ был празден и по-воскресному расслаблен. Мы с трудом нашли свободный столик в кафе и заказали по чашке кофе. Сливок, к сожалению, не было, зато удалось урвать целую плитку шоколада – как всегда, на хозяина произвела впечатление моя форма, и он велел достать из запасов для особых гостей. Пока мы ждали заказ, Лина смотрела на табличку, воспрещавшую евреям заходить в кафе.

– Говорят, им сейчас даже продукты невозможно купить, их не пускают ни в лавки, ни в аптеки за лекарствами.

Я пожал плечами и со снисходительной усмешкой посмотрел на Лину:

– Было бы что покупать, не по их ли вине эти лавки сейчас пустуют? Поверь мне, уж кто-кто, а эти о себе всегда позаботятся.

Принесли кофе и шоколад.

Лина с нескрываемым удовольствием смаковала каждый шоколадный квадратик, время от времени закрывая глаза. В такие моменты бессознательная улыбка смягчала ее и без того красивое лицо, делая его еще прекраснее. Я с удовольствием наблюдал за ней.

– Уже забыла, когда в последний раз ела такой вкусный шоколад, – проговорила она.

Я не притрагивался к плитке, в нашем пайке шоколад присутствовал регулярно, как и другие дефицитные продукты: апельсины, бананы, кофе, сыры, колбасы, свежее мясо и овощи. Я продолжал молча любоваться ее наслаждением, испытывая удовольствие от того, что сумел организовать его Лине.

– Нет, никогда раньше не пробовала такой шоколад, – вновь проговорила она, не в силах предложить мне кусочек.

Меня это забавляло.

– Поверь, ты пробовала шоколад и много вкуснее этого суррогата, – усмехнулся я.

Лина бросила на меня задумчивый взгляд.

– Возможно, – согласилась она.

– Но не волнуйся, вскоре ты наешься настоящего шоколада вдоволь. Война фактически завершена.

– Хотелось бы, – вздохнула Лина.

– Вчера пал Париж. Их правительство удрало в Бордо и оттуда молит о перемирии. Эйфелева башня получила лучшее украшение, на которое могла рассчитывать, – наш флаг!

Я уже знал, что все французское правительство бежало в один день, бросив свой народ на произвол судьбы. Горожанам даже не сообщили, что обороны столицы не будет.

– Но ведь есть еще Англия, – с тревогой проговорила Лина.

Я снисходительно усмехнулся:

– У Англии больше нет армии.

– Я сейчас не склонна доверять нашей прессе в полной мере. – Лина покосилась по сторонам. – То, что пишут в газетах, теперь нужно делить на два. – Она подалась вперед. – Они только и твердят, что Германия не несет никаких потерь, а между тем только в моем доме две семьи получили извещения о гибели сыновей. Право, мы словно в какой-то изоляции, без зарубежной…

– Лина! – Я пресек ее грубее, чем хотел, но тут же взял себя в руки и продолжил уже спокойнее: – Томми теперь согласятся на любой мир, верь мне. Какую бы кость фюрер ни бросил им, они за нее ухватятся, будь покойна. Не в их положении артачиться. Для них будет счастьем, если мы позволим сохранить им свои границы и свободу. Это большее, на что они теперь могут рассчитывать. Когда-то они унизили нас, заставив подписать самый постыдный документ, который только можно было выдумать. То позорное пятно на нашей истории теперь отмыто.

– Но какой ценой? – тихо проговорила Лина. – И ты, и я были совсем еще детьми, когда случилось то, о чем ты говоришь. Я того совершенно не помню, мне от того прошлого сейчас не больно, не страшно, и я за него не в ответе, но я знаю, что теперь идет война и где-то там умирают люди.

– Умирают наши враги, Лина, французы и англичане, поставившие нашу нацию на колени двадцать лет назад. Черт побери, не будь дурой, нашла кого жалеть! Ешь лучше шоколад, – со злостью прошипел я.

Лина даже не обратила внимание на ругательства. Щеки ее раскраснелись. Сведя брови, она впилась в меня гневным взглядом.

– Неужели ты не понимаешь? Я говорю не только о них! Нам не говорят о наших потерях. Я знаю по меньшей мере несколько семей… – попыталась повторить она.