Виланд

Английская авиация начала хаотично бомбить немецкие города: Гамбург, Бремен, Падерборн… Я читал газеты и не мог поверить, что они сподобились на такую низость. В первые дни мирное население – дети, женщины, старики, – совершенно не ожидавшее ничего подобного, оказалось застигнуто врасплох. В ответ люфтваффе[105] вынуждены были вести массированную бомбардировку Британии. Судя по сообщениям газет, мы быстро завоевали полное превосходство в воздухе: «Соотношение потерь ставит Англию на колени! Все английские "Спитфайры", рискнувшие ответить, погребены в Ла-Манше», – сообщалось в «Фёлькишер Беобахтер». Я был уверен, что с таким раскладом война завершится уже к осени и еще одной зимы по карточкам удастся миновать. Окончательно я в этом убедился после письма тети Ильзы, которая сообщала, что в Берлине активно готовятся к большому параду в честь победы: на Парижской площади уже установили огромные трибуны, украшенные золотыми орлами и гигантскими копиями Железных крестов.

– Франца не видел? – спросил я, наткнувшись на Карла в столовой.

Тот читал газету.

– А? – Он рассеянно глянул на меня поверх страницы. – Он со смертниками сейчас. Пришел приказ собрать группу для обезвреживания бомб.

Я удивленно замер – это было что-то новое.

– Охранников?

Карл озадаченно смотрел на меня, словно не понял вопроса. Потом нахмурился и произнес:

– Заключенных. Скажешь тоже. – И он вновь уткнулся в газету.

Я вышел на улицу и хотел двинуться в сторону бараков, но увидел Франца и Ульриха, куривших неподалеку от ворот. Кох-старший тихо свистнул и махнул мне рукой. Я подошел.

– Милый Карлхен выдал… – И я умолк.

Судя по тому, как они переглянулись, Карл нес вовсе не чушь.

– Кто-то должен обезвредить неразорвавшиеся бомбы, иначе на них могут подорваться наши солдаты или, еще хуже, дети или женщины, – совершенно спокойно проговорил Франц.

Сложно было понять его истинное отношение к тому, о чем он говорил. Я посмотрел на Ульриха. Тот теребил все еще дымившую сигарету так, что из нее уже начали сыпаться крупинки табака.

– Я ведь что думал, – торопливо заговорил он, – нам придется выбирать номера для отправки, а они вдруг сами, добровольно, еще и препирались за это право. Это ведь странно, да? – И он посмотрел на Франца.

Тот пожал плечами.

– Они голодны, а там усиленный паек, почти как у нас.

– Но ведь они не проходят никакого обучения, прежде чем… прежде чем их туда… прежде чем их заставляют откапывать бомбы.

– У них есть инструкции. – Франц снова пожал плечами.

Ульрих помолчал, кинул взгляд в сторону бараков и вдруг вспомнил:

– Сегодня среди них был парень, который вызвался во второй раз. Он рассказывал остальным, что двоих разорвало на куски прямо у него на глазах, и он вычесывал остатки их мозгов из своих волос.

Франц достал еще одну сигарету и опять закурил.

– Если они ошибутся, то все произойдет мгновенно, они не успеют ничего почувствовать.

– Но ведь это… – Я задумался, подбирая выражение, стараясь избежать слова «самоубийство».

– По сути, самый легкий выбор для них, – помог мне Франц на свой манер, – молниеносная смерть – для многих избавление. К тому же всегда есть небольшой шанс, что бомба не взорвется, и тогда они хоть пожрут досыта.

Он сделал еще одну затяжку и, не докурив, бросил сигарету на пыльную дорогу и пошел в сторону казарм.

Мы с Ульрихом молча пошли за ним.

Тон тетушкиных писем изменился. Последнее послание от конца августа буквально выбило почву у меня из-под ног: