Вилла Гутенбрунн

— А ну, кто дальше заплывёт! Давай, сестрёнка! — радостно кричит Пелагея. Обе на ходу сбрасывают лёгкие сарафаны и остаются в белых рубахах… В заливе долго можно бежать по воде — и всё она по колено, а затем, неожиданно — ух! — точно в водяную яму провалишься. Они бегут, затем плывут: Пелагея впереди, Марина сейчас после. На солнце всё больше наползают тучи, вокруг темнеет. Вода становится холоднее: берег уже далеко. Марина оглядывается, в сердце вдруг вползает ледяной страх — она зовёт сестру и просит повернуть назад, но та не слушает… Марина сердится, нагоняет её, хватает за руку, заставляя повернуть к берегу, но Пелагея сильнее и вырывает руку… И вдруг она вскрикивает, точно от боли, взмахивает руками, ударяет ими по воде — Марина в испуге отплывает, ей кажется, что Пелагея сейчас потащит её на дно, — а та уже хлебнула воды, она задыхается, бьётся, Марина видит: сестра не может плыть. В ужасе Марина кричит: «Помогите!», но как назло, в этот час в заливе пусто. Марина отчаянно бросается к Пелагее, протягивает ей руку, но та обезумела от страха, цепляется за Марину, тянет под воду… Марина вырывается и отплывает; полуослепшая от слёз, она видит, как сестра ещё пытается держаться, но вода засасывает её, и тянет, тянет вниз… «Пелагея, Пелагеюшка!» — отчаянно зовёт Марина.

* * *

— Тут я, милая. Сон дурной приснился?

Марина открыла глаза и села. Просторная комната, печка, грубо сколоченный деревянный стол, лавки, полати… К ней приблизилась молодая женщина с кувшином в руках: высокая, красивая, светлые волосы ковром покрывали плечи и спину, а глаза у неё были прозрачно-голубые, точно вода в солнечный день.

— Проснулась, милая? Выпей-ка, — Пелагея поднесла к губам Марины кувшин.

— Где… Где они все? — проговорила Марина.

— А на берег пошли, капитан о корабле беспокоится, исправить его надобно… Здесь один из ваших остался, мол, помогать мне хочет. Пошёл вот дров нарубить.

Марина выпила козьего молока; вдруг ей сделалось покойно и легко; первый раз после смерти Алексея перестало теснить грудь тоской и страхом перед будущим.

— Тебя Пелагеей зовут — как сестрицу мою покойную, — зачем-то сказала она.

— Так, милая, Пелагеей. А похожа я на сестрицу-то твою?

— Нет, не похожи вы, — тихо сказала Марина. — Море её забрало; я тогда до берега доплыла, побежала на помощь звать — пока лодка нашлась, она и захлебнулась… Лекарь потом сказал: мол, судороги у ней от холодной воды сделались, а я знаю: море её взять решило! И забрало. Только меня одну не берёт.

Пелагея слушала, не шевелясь; глаза её странно блеснули.

— Море, говоришь? — она ласково сжала руку Марины. — Ты расскажи, милая, легче на сердце будет.

— Море, да… И мамку с батькой моих тоже море себе оставило. Мы из Кронштадта в Петербург сколько раз переправлялись — и ничего! А я не поехала с ними раз — лодка на подводный камень и натолкнулась, сейчас и течь… Все потонули. Вот говорят, судьба такая, Бог так распорядился, — а я знаю, что нет! — горячо сказала Марина. — И Алексея, мужа моего, так потеряла; я ему говорила, предостерегала — не надо морем!.. Нет, не уберегла, не верил он мне… — её голос задрожал.

— А и не думай об этом, не нужно, — мягко сказала Пелагея.

— Нет, я скажу… Буря-то какая была, помнишь? Бриг наш уцелел; я уж знала, что ничего ему не будет… Сама топиться пыталась, так волны вынесли. Алексей в воде застудился и помер — а мне ничего! Встала, как новенькая!

Пелагея молчала, раздумывая о чём-то. Затем блестящими глазами поглядела на Марину.

— Не бойся ничего, милая, теперь всё хорошо с тобой будет.

— А ты сама как здесь очутилась? Почему одна? — осведомилась Марина.

Но Пелагея, словно не слыша вопроса, достала из сундука чистую сухую рубаху, на которой были вышиты волны синей нитью, теплую накидку на меху.