Вилла Гутенбрунн

Как-то Василевский зашёл предупредить Марину, что работы вскоре будут закончены и их плавание продолжится. Он постучал в дверь: не получив ответа, попытался отворить, но дверь была заперта. Капитан обошёл дом, заглянул в окно и замер от изумления: Пелагея и Марина сидели друг напротив друга и мотали шерсть, обе были одинаково одеты в рубахи с вышитыми волнами, обе с распущенными волосами. Волосы Марины отросли и отчего-то посветлели; лицами же они сейчас были так похожи, словно сёстры-близнецы, почти и не отличишь! Василевский вздрогнул, протёр глаза и громко постучал в окно. Марина обернулась и пошла отворять; теперь она снова была похожа на самое себя.

* * *

— Ну что же, — после ухода Василевского сказала Пелагея. — Вот и пора тебе в дорогу собираться.

Марина содрогнулась — и от того, что представила возвращение на родину, и от неожиданно холодного тона Пелагеи.

— Я… не хочу, — запинаясь, выговорила Марина. — Позволь остаться с тобой, Пелагеюшка! Куда я там, зачем? Только что в монастырь…

Пелагея долго стояла молча, неподвижно — затем подошла к Марине и взяла её за руки.

— Я всё тебя слушала, теперь ты меня послушай, милая. Ты сможешь и меня, и себя спасти, на всю жизнь счастливой сделаться. А если мне поможешь, обретёшь силу невероятную, всё тебе подвластно будет.

— Как так? — удивилась Марина. — Что сделать-то надо?

— Я по своей воле этот остров покинуть не могу. Не отпускает он меня, слышишь? Хоть десять жизней я здесь проживу, а ничего не изменится! А я назад хочу, в мир!

Марина слушала с изумлением: слова Пелагеи казались ей шуткою.

— Мне теперь ты нужна, мы с тобой единым целым станем. Соглашайся! Ты и так уж красива, а когда моё существо с твоим сольётся — будешь прекрасна, как заря, как богиня морская. Весь мир тебе под ноги ляжет, все богачи, князья, цари за твою улыбку умереть согласятся! Я научу тебя всему, никто тебе будет не указ!

Марина со страхом смотрела на Пелагею: подумалось ей, что та сошла с ума.

— Да как же… Да ты смеёшься, что ли?

— А вот, смотри! — Пелагея привлекла её к себе и подсунула небольшое зеркальце в оправе. — Видишь? Кого видишь, меня или себя? Мы с тобой уже едины, родная мать не отличит!

Марина вскрикнула от ужаса и уронила зеркало — осколки разлетелись по полу.

— Кто ты? — еле произнесла она. — Колдунья? Ведьма?

— Я такая же как ты… несчастная! Я и тебе, и себе помочь хочу! Ну послушай, Маринушка, — Пелагея ласково привлекла её к себе, поцеловала в лоб, стала гладить волосы. — Я тебя полюбила, как сестрицу, родною ты мне стала. Сама говоришь, никого у тебя больше нет на всём свете — а то мы с тобой настоящими сёстрами будет, всегда-всегда вместе, ни за что не расстанемся!

Её ласковые слова и прикосновения подействовали на Марину умиротворяюще, точно пение птицы или шум прибоя, она положила голову на плечо Пелагеи; неведомый покой объял её, век бы так сидеть.

— Да что же я-то должна сделать, чтобы ты остров покинула? — спросила она расслабленным голосом.

— А вот что: гроза сегодня будет. Когда ночь настанет, на берег пойдём; возьмём с собою нож, вот этот, — показала Пелагея узкий, но весьма острый нож с костяной рукояткой. — А как первые молнии отгорят, ты меня этим ножом убьёшь. Тело моё мёртвое волны заберут, а я перейду в тебя, в твоё тело, и станем мы с тобой вечно неразлучны; сделаю я тебя прекрасной, желанной для всех, будешь ты у меня царицей!

Марина ещё некоторое время прижималась к плечу Пелагеи, но затем медленно подняла голову.

— Убить? Мне тебя убить?! Да ты… если шутишь так, то я и слышать не желаю…

— А ну, успокойся! — перебила Пелагея. — Сама говорила, что хочешь навсегда со мной остаться? Клялась, что только я у тебя и есть? Сестрицей называла? А теперь, ишь, заговорила: слышать не желаю! Это после моей-то заботы и ласки к тебе! Тварь ты неблагодарная! Когда так, убирайся на свой корабль, плыви куда желаешь со своими гардемаринами! То-то понравилось, как пакостник этот на тебя, точно на добычу, набросился! Куда как хорошо!

Пелагея грубо оттолкнула Марину — та рухнула на пол — и брезгливо отодвинулась, точно Марина была заразною.

— Я не смогу! — рыдая, закричала Марина. — Не бросай меня, Пелагеюшка, люби по-прежнему! Но не проси, не смогу! Не возьму грех смертный на душу!

Пелагея жестоко усмехнулась и свистящим шёпотом произнесла:

— Грех, говоришь? Какой тут грех, коли ты топиться пыталась, себя убивала, да не смогла! Ты свою душу уже погубила.

Слова эти многократно отдавались в ушах Марины болезненным шумом; она прижала руки к вискам, пытаясь их заглушить… До сих пор она гнала от себя губительные мысли, не позволяла больше поддаваться страшному искушению. Рядом же с Пелагеей мысли эти отступали, делалось легко и покойно, словно всё, что случилось было не с ней, но теперь болезненная правда встала перед ней во всей красе. Права Пелагея: душу свою она загубила, нет для неё больше жизни!