Вилла Гутенбрунн

— Перемени платье, Маринушка. А я пойду воды принесу.

Марина медленно расстегнула застёжки платья: здесь, у Пелагеи, было тепло, воздух был так мягок, словно ласкал её тело… Она расправила рубаху, собираясь надеть её, когда дверь легонько стукнула. Марина улыбнулась, думая, что вернулась Пелагея, но услышала за спиной тяжёлое дыхание и застыла. Перед ней с вязанкой дров стоял гардемарин Волков; он уставился на неё безумным лихорадочным взором, рот его был полуоткрыт, к щекам прихлынула кровь…

— Уйдите! — вскрикнула Марина, прижимая к груди рубаху Пелагеи. — Как не совестно!

Руки его дрогнули, дрова с грохотом раскатились по полу. Мелкими шагами, точно боясь быть услышанным, он подбежал к её ложу, схватил за обнажённые плечи, опрокинул на постель; Марина сопротивлялась что было мочи, но Волков оказался сильнее. Она слышала прерывистое дыхание, видела над собой искажённое животной похотью лицо, мутные глаза… Влажные губы приникли к её рту, грубо, жадно; горячая рука уже шарила по нагой груди… Марина застыла от ужаса: вот оно, то, чего она непрестанно страшилась после гибели Алексея. Она с усилием отвернула голову и отчаянно закричала, ни на что не надеясь… И вдруг тиски, что сжимали её, ослабли — кто-то помог ей выпростаться из-под тяжёлого тела… Марина прежде всего схватила рубаху, накрылась. Волков лежал на спине, глаза его были закрыты, из рассеченной головы текла кровь, а рядом стояла Пелагея с увесистым поленом в руках.

* * *

Вечером капитан Василевский приказал Волкову отправляться на берег и не сметь переступать порог дома Пелагеи. Прочим же он коротко и внушительно высказал, что тот, кто ещё осмелится позорить звание выпускника Морского корпуса, — будет иметь дело с ним. Марина же боялась даже глаз поднять, несмотря на уверения Василевского; единственное существо, рядом с которым ей делалось тепло и спокойно, была Пелагея.

Ремонт «Жар-птицы» растянулся на несколько дней; ещё надо было пополнить запасы воды и провизии, пострадавшие во время бури. Несколько матросов промышляли охотой и рыбной ловлей, остальные занимались бригом. Таким образом, Марина почти не видала команды; она оставалась в доме Пелагеи, помогала ей по хозяйству, вместе они чинили одежду, сети, топили печь… Марина уже не сдерживалась более и рассказала новой подруге всё: как после смерти молочной сестры Пелагеи барыня умолила мать Марины отдать дочь ей — заместо утонувшей. Как мать мучилась сомнениями, плакала, молила Бога, а затем всё-таки решилась: барыня клялась, что будет Марина жить в довольстве и холе, ни в чём отказу не услышит. А за Марину барыня родителям отступного выплатила: на хозяйство, на лодку новую с парусом…

И как после этого вскоре утонули родители Марины, и была она барыне отрадой, покуда не приехал из полка на побывку старший сын барыни, Алексей.

— Барыня-матушка ни за что не благословили бы нас, — рассказывала Марина. Она только с Пелагеей была готова говорить о своём горе почти спокойно, без слёз. — Барыня меня при себе оставить хотела, говорила, что я им за Пелагеюшку покойную небесами послана, — так она меня и замуж не отпустила бы. А ещё не позволила бы, чтоб её первенец на рыбацкой дочке женился, хоть и воспитаннице. Барыня ему соседки нашей, княгини дочь, прочила. Вот и бежали мы; глупы были, ой, глупы!

Пелагея слушала молча, кивала, не перебивала не единым словом, только светлые глаза её удивительно поблёскивали.

— Мы в Кронштадте хотели повенчаться тайком. Алексей друга своего просил, тот всё подготовил. А батюшка как узнал, что мы без благословения, так отказался венчать… Ну, мы тогда — на корабль. Думал Алексей мой: мол, в Америку поплывём, там что ты барышня, что рыбацкая дочь, или крестьянка простая — никто не смотрит, никому дела нет. Недалеко уплыли…

Пелагея помолчала, не сводя с Марины пристального взгляда.

— А теперь, милая, что делать думаешь? Одна ведь ты.

— Не знаю, — взволновано заговорила Марина. — Я топиться пыталась, обезумела тогда. Но возвращаться мне незачем, да и не к кому. Куда я пойду? Барыня, небось, уж прокляла за то, что её, благодетельницы, сыночка с толку сбила. Да и поделом мне! Я теперь бы тут… как ты, на острове отшельницей осталась. Не хочу больше видеть никого!

Пелагея на это ничего не сказала.

* * *

Время шло, и ремонт брига приближался к концу. После случая с Волковым капитан Василевский не позволял никому из команды без нужды являться в дом Пелагеи, сам же приходил только в случае необходимости. Некоторые из них ночевали в сенном сарае, кто-то — на бриге. Сердце Василевского сжималось от жалости к несчастной Марине, однако он не видел, чем может помочь ей, и на откровенный разговор не напрашивался. Он вполне понимал неуместность своего сочувствия; у него, пожилого капитана второго ранга, с этой странной девочкой вовсе не было ничего общего. Однако когда он смотрел на неё, хотелось согреть её, защитить, спрятать от всего мира… Хорошо хоть бедняжка сдружилась с их молчаливой и загадочной хозяйкой, Пелагеей, и почти не отходила от неё.