Вилла Гутенбрунн

— Нет, подождите. Завтра ничего не изменит. Я знаю, вы вправе думать обо мне плохо — но скажу только одно: если кто-нибудь из вас попытается…

— Помилуйте, что вы! — испугался капитан. — О таком и не думайте даже… Вот обсудим, куда вас доставить… — он снова сбился, глядя, как потемнело её лицо при этих словах. Она отвернулась.

— Вы, сударыня, раз уж так вышло, соблаговолите сказать, как вас называть теперь? — чуть помедлив, спросил Василевский.

— Мариною, — ответила она, не оборачиваясь. — Мариной Тимофеевной.

— Так-с… Я, однако, выражаю вам, Марина Тимофеевна, искреннее соболезнование, и, так сказать, гибель братца вашего поставила вас и нас в ситуацию весьма щекотливую… Однако, верно, не стоит сейчас продолжать.

Марина пошевелилась, и Василевский заметил, что она так и не переменила мокрую одежду, её руки посинели от холода, она дрожала, но, казалось, не замечала этого. Капитан решительно поднялся и велел ей обтереться насухо и переодеться — а он велит лекарю принести согревающей настойки. Марина резко повернулась и снова в упор уставилась на него сверкающими чёрными глазами, точно ожидала от него грубости или непочтительности к себе. Василевскому вновь стало не по себе.

— Да, и вот что, сударыня, — произнёс он как можно более невозмутимо. — Ежели вы меня боитесь, я могу к вам вовсе не входить и никому даже к вашей двери приблизиться не дозволю. Однако соблаговолите тогда сказать, где изволите на берег сойти.

Марина долго молчала, затем жестом, полным отчаяния, запустила пальцы в короткие тёмные волосы.

— Я не знаю… Мне теперь некуда идти, — она склонила голову и, уже не скрываясь, разрыдалась.

* * *

Когда спустя час лекарь проводил её к капитану, она больше не дрожала, не плакала, но всё ещё глядела полными ужаса глазами, точно готова была снова выскочить на палубу и броситься в море… Теперь Марина была одета в строгое коричневое платье с белым воротничком и белыми манжетами; колечки чёрных волос, аккуратно зачёсанные, были всё ещё влажны.

Погода тем временем ещё более испортилась, полил дождь, а свежий ветер превратился почти что в штиль. Новосильцев приказал убрать лишние паруса, а те, что оставались, намокли и безжизненно обвисли. Василевский велел лейтенанту оставаться на палубе и пожелал спокойной вахты. Он бы с удовольствием принял вахту сам и остался бы рядом с рулевым всю ночь, да вот беда: никто, помимо капитана, не мог разрешить задачу с их загадочной пассажиркою.

Василевский подождал, не заговорит ли она первой. Сперва он хотел приказать лекарю уйти, но сообразил, что Марина будет меньше бояться, если останется с ним не наедине. Он предложил ей садиться и осведомился, как она себя чувствует.

— Позволю себе заметить: вы, как видно, барышня из благородных, и ваше семейство…

Она перебила его дрожащим голосом:

— Не из благородных, но нужды нет об этом говорить. Покойный Алексей был мне мужем, а не братом, — а больше у меня никакого семейства нет. Никого и нигде. Всех оно забрало, всех…

— Оно — что? — переспросил Василевский, гадая, уж не помутился у неё с горя рассудок.

— Море, — Марина прислушалась к равномерному стуку дождя, поскрипыванию деревянных частей судна. — Отца и мать, сестру Пелагию, мужа, всех забрало… Только меня не заберёт. Я ему говорила, я говорила Алексею, но он не верил…

Василевский вздохнул. Ну вот ещё, не хватало бред слабонервной барышни выслушивать. Стало быть, муж он ей был. Ловко же «братья» его одурачили, только вот зачем? От кого бежали из Петербурга?

Он хотел было снова заговорить о дальнейшей судьбе Марины, как вдруг почувствовал, что бриг буквально взмыл вверх на гребне волны — и сразу точно провалился в пропасть. В каюте попадала посуда, откуда-то из шкапа выкатились бутылки, сверху слышался шум, торопливые шаги, Новосильцев выкрикивал команды…

***

Наверху бушевала буря; судно подбрасывало на волнах в каком-то дьявольском танце, ветер завывал в снастях, и хлестал дождь.

— Беда, капитан! — прокричал лейтенант Новосильцев. — Шквал откуда-то налетел, в одну минуту… Одного из матросов за борт смыло, — Новосильцев держал в руке фонарь, и дрожащий свет выхватывал из темноты то его мокрую робу, то шляпу, с которой стекали потоки воды, то мечущихся по палубе матросов.

— Брамселя убрать! — выкрикнул капитан. — Бочки с водой закрепляйте, смоет!

Гардемарины впервые испытывали на себе, что такое сильный шторм: они были напуганы, бегали бестолково, сталкивались друг с другом… «На грот-мачте снасти лопаются!» — завопил кто-то.

— Панику прекратить! — напрягая связки, закричал в ответ Василевский. — Все по местам, слушай мои команды! — и тут он споткнулся взглядом о неподвижно стоявшую Марину. Она держалась за грот-мачту и, к его изумлению, была спокойна, точно находилась не на корабле, сражающемся с бурей, а на террасе летней дачи в пригороде Петербурга.

— Сударыня, потрудитесь немедленно покинуть палубу! — резко сказал капитан. — Не извольте беспокоиться, никакой опасности нет, но вам нельзя здесь находиться!

— Я не боюсь, — равнодушно произнесла она. — С судном вовсе ничего не случится, вот увидите.