Вина

Едва рассеялись гарь и пыль от разрывов последних снарядов, мы уже прорвались к крайним домам. Моя надежда на рукопашный бой не сбылась. Немцы сразу отступили с левого фланга в глубь села, к огромному сараю, в который упиралась улица. Я, на свою беду, выскочил прямо к этому строению и оказался к ним ближе всех.

Началась перестрелка. Отбежав в ближний двор, я сделал свой первый выстрел в открытую дверь сарая, где засели немцы. Потом отбежал к дальнему углу дома, выбил шомполом патрон, перезарядил и опять выстрелил. Так я сделал несколько выстрелов в ожидании, когда подоспеют наши.

Но их почему-то не было. Стрельба в селе не стихала, но сбивалась на левый фланг. Похоже было на то, что наше наступление захлебнулось. Видно, каждый засел за тем домом, до которого добежал, и вел перестрелку. Мне здесь одному с неисправной винтовкой оставаться у немцев под носом нельзя. Это я понимал хорошо, но позицию не менял, продолжал стрелять по гитлеровцам, ведущим огонь из сарая.

Сделав выстрел, я бежал за дальний угол дома и на ходу высматривал: где же наши?

И вдруг, когда я в очередной раз пробегал через двор, услышал, что кто-то меня зовет:

— Сынок, сынок!

Остановился, не понимая, откуда доносится голос. Над землей поднялась деревянная дверца и выглянуло бородатое лицо. Наверно, там был погреб и в нем прятались люди.

— Сынок, — спросил старик, — почему ты бегаешь и редко стреляешь?

Я стоял перед этим бородатым стариком и не знал, что ответить. Потом сказал:

— Винтовка отказала, вот и стреляю так.

— Ох, беда-то какая! — простонал дед. На него кто-то прикрикнул из погреба:

— Закрывай! Ведь убьют же…

И дверца опустилась. Но слова старика «Ох, беда-то какая» засели во мне, «Беда, беда… — стучало в голове. — Неужели нет выхода? Надо пробиваться к своим. Но где же они?»

Продолжаю стрелять и смотрю во все глаза по сторонам. И вдруг за домами через дорогу мелькнули две фигуры в гимнастерках. Обрадовался, чуть не подпрыгнул. Не раздумывая и не перезаряжая винтовку, я приготовился к броску через улицу и, когда стрельба чуть стихла, кинулся бежать. Как только выскочил из своего укрытия, пули сразу запели вокруг меня. Стреляло, видно, несколько человек. Не добегу! И тут же меня будто кто-то дернул за бок. Я почувствовал, что падаю. Все было как во сне, сознание отключилось… Так, наверное, умирают…

6

Сколько я пролежал без чувств, определить мне было трудно. Когда сознание стало постепенно возвращаться, сразу не мог понять: где я и что со мною? Открыв глаза, увидел, что лежу в глубокой дорожной колее. Живот и бок горели огнем, боль оттуда била в голову. Как в замедленной съемке, видел разрыв гранаты где-то в конце дороги, но звука не услышал…

Теперь я уже вспомнил, что со мною произошло: «Не перебежал улицу. Ранен… Надо уползать в укрытие… Туда, куда я бежал…»

Зажав рукой рану, с трудом встал на колени, потом поднялся на ноги и заковылял к дому, где видел своих. Боль в боку и животе сковала все. Мне теперь было не до свиста пуль, не до разрывов гранат там, в конце села. Нужно добежать до тех домов, где видел наших солдат.

Добежал, а скорее доковылял и упал на землю. И тут же пронзила мысль: «Там, на дороге, осталась моя винтовка! Растяпа!»

Вспомнились слова командира в учебном лагере: «Винтовку тебе дала Родина. Даже раненый ты не должен выпускать ее из рук».

Что за день сегодня? Все беды на меня… Не раздумывая, я поднялся и побежал по дороге. «Раз ошибся, то сам и исправляй свой промах!» Бежал в каком-то угаре. Винтовка лежала около влажного пятна. Это была моя кровь. Схватил винтовку и обратно к дому.

Все это настолько вымотало меня, что я не добежал до тени дома и упал на солнцепеке во дворе. Страшная боль разрывала мое тело. Она была такой, что я, сцепив зубы, выл и катался по земле, не мог заставить себя замолчать. А сознание приказывало: «Остановись! Ты же засоришь рану! Остановись! Не губи себя!»

И самоприказ подействовал. Перевернувшись на спину, замер, стал отстегивать ремень. Приподнялся, завернул окровавленную грязную гимнастерку и, изогнувшись, взглянул на свой правый бок, который будто жгли каленым железом. Там зияла рваная рана…

Задыхаясь от подступавшей тошноты, я опять повалился на спину и стал доставать из нагрудного кармана перевязочный пакет. Достал, зубами разорвал бумагу и на ощупь приложил к ране две марлевые подушечки. Одной мне было не закрыть ее. Потом, переведя дух, начал бинтовать.

Ох, и долго же я бинтовал себя! Руки никак не слушались. Пропустив бинт под гимнастеркой, замирал и, отдышавшись, стягивал его вокруг живота. Сделав виток, отдыхал и опять продолжал эту адову работу. И все же намотать весь бинт у меня не хватило сил. Оставшийся конец пришлось сунуть за пояс брюк…

Боль немного унялась, и я уже мог думать о своем спасении. Судя по стрельбе, бой перемещался в дальний от меня конец села. С этой стороны входил в село левый фланг нашей цепи во главе с командиром полка. Моя жизнь теперь зависит от них. Если они прорвутся сюда, я спасен. Значит, надо как-то им помочь.