Вина

Чурмаев подошел к самому низкорослому солдату, взял его за плечо и что-то тихо сказал. Потом прошел дальше вдоль строя, остановился у другого бойца и опять что-то проговорил. Умолк, достал из-за ремня свою пилотку и осторожно стал натягивать поверх бинта на голову. Перед боем он всегда незаметно для других надевал ее. А вот теперь на виду у всех солдат натягивал пилотку, и все понимали, что это неспроста, бой будет жаркий.

Не знаю, почему, но только никто у нас не имел касок. То есть знаю. Вначале они были у всех, но уже на второй-третий день боев потерялись. К тому же они сильно накалялись на солнце и в них так неудобно было ходить в атаки, что многие сами отделались от них. В обороне каска — защитник, считали мы, а в наступлении она помеха. Подошел Чурмаев и ко мне, спросил:

— Как, комсорг? Возьмем село?

Я кивнул, а потом выдавил из себя:

— Возьмем…

В груди захолодело, шевельнулось какое-то необъяснимое, недоброе предчувствие. Когда полковник отошел, я повернулся к Николаю. Со вчерашнего дня мы держались друг друга. Так вот, я повернулся к нему и, помню, сказал:

— Коля, меня сегодня убьют… Или тяжело ранят.

Он молчал, только тревожно смотрел на меня.

— У меня никогда не было этих мыслей, а вот… — продолжал я, но Николай прервал:

— Не думай об этом. Слышишь, Сережа, не думай. — И, сжав мою руку ниже плеча, добавил: — Все будет хорошо. Ты только не думай…

Мы стояли в стороне от остальных. Я видел, как радист убирает антенну. Комполка находился там, у радиопередатчика, и о чем-то говорил с радистом. Время от времени он посматривал на часы. Я все это видел и слушал Николая. Он хотел развеять мои грустные мысли. Я соглашался. Предчувствие — это чепуха. Самое важное в моей жизни будет сейчас, когда мы пойдем на это село.

И вот где-то сбоку от нас пролетели первые снаряды, и четыре черных фонтана вырвались из земли.

— Пора! — крикнул Чурмаев.

Рассыпавшись редкой цепью, мы побежали в сторону этих фонтанов.

Артиллеристы!.. Как же умело и точно вели они тогда огонь. Стреляла батарея каких-то виртуозов. Мы бежали за разрывами, чувствуя себя за этим шквалом огня, как за каменной стеной. Их снаряды охраняли нас так надежно, что я забыл о своем недобром предчувствии и бежал, как никогда, легко. Через пелену разрывов все смотрели на затаившееся село, его избы и огороды… Сквозь пыльную дымку все яснее проступали темные квадраты небольших садов, сбегавших к оврагу.

Вдруг я заметил, как впереди метнулась серая фигура. Вскинул свою винтовку и на ходу выстрелил в немца. Было еще далеко, и вряд ли я мог попасть. Привычным движением стал перезаряжать, чтобы послать в казенник новый патрон, но гильза не вылетела. Я клацнул затвором раз, другой, потом открыл его, заглянул в казенник, и меня словно прошило током — сломался зуб выбрасывателя! Что делать? Как мне быть?

Бегу, как всегда, на правом фланге. Командир полка на левом. Огляделся. Я чуть впереди. Справа и немного сзади мои товарищи.

Противник огня не открывает, наверное, видит, сколько нас, и ударит наверняка, когда мы подойдем ближе.

Надо что-то немедленно предпринять. И вдруг ноги словно сами несут меня с правого фланга на левый, к командиру.

Добежав, торопливо рассказываю Чурмаеву, что у меня случилось. Он молчит. Бежим рядом. Что он, не расслышал меня? Кричу в отчаянии громко:

— Что мне делать? У винтовки выбрасыватель сломался!

Чурмаев не отзывается, только смотрит вперед на приближающееся село, сцепив зубы. Потом, не поворачивая головы, выдохнул:

— Хреновато, брат, — и зло крикнул: — Зачем же ты с неисправной винтовкой лезешь вперед? Отстань и, как увидишь, кто упал, — забирай винтовку и догоняй!

Я круто, на бегу, повернулся назад и увидел почти всех бегущих за нами. Показалось, все смотрят только на меня. «Нет, так нельзя, комсорг! — пронеслось в голове. — Никак нельзя мне пропускать вперед своих товарищей и быть за их спинами».

Вспомнил про свою единственную гранату-лимонку и обрадовался. Она висела на ремне, с левой стороны. Снял ее, сжал усики шплинта и на ходу вновь повесил на ремень. Теперь я в любой момент выхвачу кольцо, и у меня на первый случай есть чем воевать.

Мои товарищи уже начали стрелять, и я, чтобы поддержать их, выхватил шомпол, выбил гильзу и тоже выстрелил. Так я проделал несколько раз и немного успокоился. Выходит, стрелять я все же как-то могу, не все так плохо.

Но теперь меня тревожила другая мысль. Почему немцы не отвечают? Мы уже на расстоянии верного выстрела, а они молчат. Что задумали? Скорее всего они видят, что нас горстка, и когда побежим, ударят в штыки и сомнут нас. Ведь мы не знаем, сколько их. Без разведки, без наблюдений за противником ринулись в атаку… Но, странно, мысль о рукопашном бое нисколько не испугала меня, а даже обрадовала. Ведь я тогда буду на равных с ними!