Вина

Еще не смолкла артподготовка, а в небе появились наши бомбардировщики. Они летели звеньями, вытянув вперед тяжелые фюзеляжи, будто стремились поскорее достичь цели. Их четко размеренный строй охраняли юркие ястребки. На наших глазах завязался воздушный бой с длинными, как ножи, мессершмиттами. В канонаду на земле и в гул на небе вплетались сухие очереди истребителей, а бомбардировщики, не ломая строя, плыли и плыли над нашими головами в направлении вражеской передовой. И мне показалось, что спокойная уверенность тех, кто сидел за штурвалами, передалась и нам.

Нас построили и быстро повели по склону балки вверх. Напряжение росло, мы почти бежали, но страха не было. Его, наверное, вытеснял этот мощный грохот и гул, который вместе с нами катился в сторону немцев. Бомбардировщики сбрасывали свой груз в глубине обороны противника и со страшным ревом на малой высоте возвращались обратно, а артиллерийский и минометный обстрел продолжался и, кажется, все набирал силу.

Когда мы выскочили на гребень балки, моему взору открылась такая картина. Впереди огромное ровное поле. По нему, насколько хватало глаз, слева и справа от нас бежали люди. Бежали разорванными цепями и в одиночку, с винтовками наперевес. Увидел я и офицеров с пистолетами в вытянутой руке.

Мы влились в эту рассыпанную по полю армаду кричащих и стреляющих на ходу людей и устремились вперед, туда, где в туманной дымке были видны всполохи взрывов и черные фонтаны поднятой вверх земли. Я впервые участвовал в такой большой атаке, и то, что вокруг меня было столько людей, а сзади прикрывала своим огнем артиллерия, придавало силы.

Уже через несколько сот метров стали попадаться, казалось, еще горячие воронки, из которых не выветрилась едучая вонь взрывчатки. Из черных ям от взорвавшихся мин разило резким запахом свежих огурцов. Я тогда остро почувствовал этот запах, и запомнился он мне навсегда. А потом пошли и развороченные неприятельские окопы и траншеи, вздыбленные бревна и доски блиндажей и огневых точек, трупы убитых, беспризорное солдатское имущество, оружие, рюкзаки…

Мы с Рахманкулом бежали сбоку от цепи нашей роты: я с пулеметом, он с дисками патронов. Бежали и падали на взгорках, стреляли по маячившим впереди фигуркам выскочивших из окопов немцев. Били по траншеям противника. Поднимались и опять бежали к балкам, к первым домам села, где словно из-под земли возникали новые очаги сопротивления и куда отходил сбитый с переднего края враг.

Таким запомнился мне этот бесконечный день. Было первое августа сорок третьего года, первый мой большой бой, в котором гибли люди и где я понял, что удача на войне — немалое дело, но она дружит с расторопным и смелым солдатом, а не с раздавленным страхом человеком.

Не боящихся смерти людей, видно, нет. По крайней мере я таких не встречал. Но у одних эта боязнь снаружи, а у других спрятана вглубь, наглухо прикрыта чем-то большим, главное, ведет их. В бою важно, чтобы не противник тебя, а ты его, и тут уже надо выложить все до капли, что в тебе есть, и оно приходит к тебе само, если ты напряг все свои душевные и физические силы.

Мы выбили немцев из села, а дальше шел подъем на высотку. Нам приказали с ходу брать и ее. А противник, конечно, закрепился, у него там была новая линия обороны, или, как говорят на войне, заранее подготовленные позиции…

Но приказ есть приказ. Наш взводный, младший лейтенант Беспалов, поставил перед нашим расчетом задачу прикрывать огнем наступление. Мы с Рахманкулом залегли у крайнего дома. Мне хорошо видно, как бойцы короткими перебежками выскакивают из села и сосредоточиваются в складках неровного поля, готовясь для атаки на высотку. И немцы тоже все это видят не хуже меня и уже не выдерживают, начинают стрелять.

Нам это на руку. Замечаю, где сверкают огоньки выстрелов на высоте, и бью по ним из своего «дехтяря». Но понимаю, что стрельба не ладится. Прямо в глаза светит, слепя, солнце. Что делать? Сейчас наши ребята поднимутся в атаку, а я и поддерживать их огнем как следует не смогу. Какой же я комсорг? И тогда неожиданно для себя срываюсь с места и кричу Рахманкулу:

— За мной!

Делаю затяжную перебежку в сторону, в чистое поле, к чуть приметной ложбинке. За мною, не раздумывая, летит второй номер. Мы, как иголка с ниткой, все время рядом. Эта согласованность пулеметного расчета в бою решает многое. Добежали до этой ложбинки и упали в нее.

Переведя дыхание, будто от того запального бега, Сергей Гаврилович продолжает:

— Выходит, глаза мои сами отыскали ту ложбинку, а сознание скомандовало телу бежать такой прытью, что немцы и опомниться не смогли.

Так мы с Рахманкулом оказались у них под носом… Ребята тут же поднялись и пошли на эту высотку, а мы их хорошо поддержали огнем сбоку. А потом, когда уже стрелять было нельзя, боялись поразить своих, мы тоже сорвались с места — и к немецким окопам. И тут со мной произошло такое, чего я никак не ожидал.