Виноватый

— Птица эта — опытная, брат. Даже виду не показы­вает, что знает и думает про нас, а я уверен, что она знает. Оно часто так. Словно друг друга ловим. Знаем, что узна­ли друг дружку, и прячемся. Хитрость, брат, нужна. Эта — напрактикованная. Иной из них, как приедет, ты его не ищи, а найдешь, сам себя выдаст поведением, а эта ишь как...

Он не закончил. Передняя коляска сначала ехала все быстрее, и их извозчик тоже погонял лошадь, чтоб не остаться позади. Потом коляска неожиданно замедлила езду, и Никита услышал впереди, совсем близко, веселый смех.

Передний извозчик, видимо, нарочито то погонял ло­шадь рысью, то замедлял до обычного шага, и Зубкович вынужден был следить за этим и то и дело хватать свое­го извозчика за плечо, чтобы тот то погонял лошадь бы­стрее, то своевременно сдерживал ее. Зубкович понял, что с ним дразнятся, злился от этого, но оставить этой игры не хотел.

— Дразнятся, черти, нарочно,— бормотал он про себя. От этого стало нехорошо и Никите. Его испугало, что де­вушка с передней коляски знает, что они шпики.

Тем временем передняя коляска повернула влево в переулок, и одна из девушек повернулась и помахала им платочком. Зубкович плюнул и выругался.

— Как гончие за волками, а волки и не боятся.

Он приказал извозчику ехать прямо по улице, но за углом сразу остановил его, заплатил и отпустил.

Никита стоял у магазина и смотрел на выставленные в витрине вещи. Зубкович пошел в переулок. Минут через пять он возвратился и повел Никиту по улице обратно. Когда проходили около переулка, он показал рукой на низенький деревянный домик в переулке.

— Вон в том с белыми ставнями. Они все там... По­смотрим, кто кого теперь перехитрит! Ты домой иди, не надо, чтобы они сегодня тебя здесь видели. Потом будешь вести все их дело, а сегодня я послежу.

Теперь уже Никите становилось интересно. У него да­же появилась тревога, что Зубкович нарочно хочет ото­слать его домой, а сам остается, чтобы одному заработать на этом деле. Поэтому на квартиру Никита пошел неохот­но. А дома он долго сидел у окна, смотрел на улицу. Там, напротив окна, у забора играли дети. Самый маленький сидел в песке, набирал ручками песок и насыпал себе в подол рубашки. Старшие стояли рядом, и один о чем-то настойчиво упрашивал девочку. Она прятала ручку, сжа­тую в кулачок за спину, и отрицательно качала головкой. Тогда мальчик отошел от нее, стал напротив малыша, развернул пальцами ноги песок, набрал ногой песку и сы­панул его в подол малышу. Тот хмыкнул, замахал ручка­ми. Но мальчик не оставил его, набрал еще раз песку и изо всей силы сыпанул его на малыша. Песок попал за воротник, в лицо, засорил глаза. Малыш сильно распла­кался. По щекам текли слезы, он кулачками, испачкан­ными в песок, тер глаза. Песок, размоченный слезами, тек по щекам мутными струйками. Девочка подошла к малы­шу, подняла его с земли и зло посмотрела в сторону мальчика. А тот отвернулся, он шел во двор, скривил ро­жицу, показал язык девочке. Никита не сдержался и за­хохотал. Он вспомнил жену, трехлетнего сына и почему-то вспомнил ее, таинственную незнакомку. В сердце шевель­нулось сомнение.

«Хорошо ли, что на такую службу пошел? У меня ж сын...»

Он отошел от окна и начал писать письмо жене. Хоте­лось написать и ей и сыну добрые ласковые слова, много таких слов. Это было его первое письмо отсюда. Начал писать. И когда надо было сообщить жене, где он служит, долго думал, нервничал и написал:

«...Служу в канцелярии писарем...»

«Пускай так. Все равно ведь правду нельзя писать». А когда подумал об этом, стал рассуждать с самим собой.

«Не удивительно, что Зубкович ругается. Почему ж, действительно, даже родственникам, даже жене своей нельзя написать об этой службе? Почему мы так боимся людей?»

Пропало равновесие, приобретенное за это время на службе. Он не закончил письмо, отложил его в ящик сто­ла и лег на кровать. Задремал. Стал забываться. Наступа­ющий вечер наполнял комнату темно-синими сумерками и тишиной. С улицы доносились легкий стук колес и чей-то говор. Кто-то крикнул на дворе и замолчал. Звенела, билась об оконное стекло муха. Никита не двигался. Открывал глаза и подолгу смотрел в потолок. Сумерки густели, они вливались в комнату с улицы через окна, че­рез все щели, наполняли ее, становились тяжелее и с по­толка опускались на кровать, на Никиту. Сквозь сумерки он видел своего сына и незнакомку. Совсем дремал, когда в комнату вошел усталый Зубкович и выругался.

— Что я, собака, чтоб людей гонять? И хоть бы польза какая-нибудь от этого, а то сами не знают, за кем посыла­ют следить. Ре-во-лю-ци-онеров нашли! Может, просто к жениху девка приехала, а они — следи!..

— А что такое случилось?

Зубкович не ответил. А было все так.