Виноватых бьют

Они смотрели на него снизу вверх, а казалось – наоборот, свысока. Смотрели осуждающе, с ухмылкой: вот и попался, что теперь ты будешь делать. В толпе увидел женщину в красном и женщину в зелёном. Вертелись рядом друзья-математики: один рисовал на асфальте мелом цепочку цифр, второй топтался, проверял, высчитывал. Разминался физкультурник, молчал шестой – бывалый, и все молчали, а потом заговорили. Первый, третий, какой-то там…

– Я не виноват, – в который раз повторил Жарков, но его не слышали, и требовали расплаты.

Жарков докурил и пульнул сигарету. Она пролетела над вольной толпой и приземлилась у чьих-то сторонних ног. Крохотный горбатый старик поднял окурок и затянулся. Тогда несчастные один за другим бросились на старика, сорвали дырявую ушанку, разбили тяжёлый морщинистый нос, оторвали пуговицы с куртки.

– Отставить! – заорал Жарков.

Он рванул в комнату, хватил пачку, стянул резинку.

– Отставить, – повторил, и бросил в улицу деньги. Плотная пачка разлетелась по ветру. Закружились купюры, и глухая мелодия пролилась. Он хватил ещё одну, потом ещё и ещё. Только и успевал.

Так много было денег, что за какой-то час весь двор покрылся ими, как снегом, а потом и город впустил настоящую зиму, и стало светло. И в дверь перестали стучать.

Ударило в груди, он очнулся. Ба-бах! Задышал жадно-жадно, пока хватило воздуха. Плотный седой дым стоял твёрдым полотном. Не лилась, а сыпалась кровь твёрдой крупой. Он полз мимо мёртвых женщин и мужчин. Они стеклянно смотрели и не смели ничего сказать.

– Я согласна выпить чаю, – испуганно обронила девушка с высоким тонким голоском, когда Жарков, наконец, выбрался.

Пропущенные звонки от начальника, дежурной части, ребят. Ему надо было работать. Он отказался.

Начальник тыла

За несколько часов до Нового года пришёл в отдел заявитель. Обычный работяга с красным от мороза лицом. В меру трезвый. Здоровый такой.

– Обманули, – говорит, – деньги заплатил, а удовольствия – никакого.

Жарков недовольно принимал заявление. Дежурил он – в резервной группе, и собирался к полуночи быть дома.

– Я весь год пахал, – оправдывался мужик, – вот и решил хоть в праздник расслабиться, в город приехал. У нас в деревне-то бабы нормальные, и жена у меня – хорошая. А тут… да сам понимаешь, захотелось.

В последний месяц не без участия Жаркова удалось прикрыть два массажных салона, где приятное возвышалось над полезным. Но искоренить «квартиранток» – тех, кто работал в домашних условиях, – сотрудники не могли. Блатхаты размножались быстрее, чем успевали их обнаружить. Да и бороться с тем, что приносит радость, не совсем правильно.

– Да? – спросил Жарков.

– Да, – ответил заявитель, не разобрав, с чем согласился. На всё был готов, лишь бы вернули деньги. – Я ползарплаты, считай, потерял.

Открыл сохранённую страничку в телефоне. Стройная брюнеточка с третьим, наверное, размером. И спереди хороша, и сзади. Сзади – особенно. Жарков посоветовал картинку удалить, чтобы жена не обнаружила.

– Удалю-удалю, – ответил потерпевший, и всё глаз не сводил с экрана.

Несло от него крепким застоявшимся потом. Круглое широкое лицо с твёрдой угреватой россыпью, волосы растрёпаны: сальные, жёсткие, рыжие-рыжие.

– Ты особо не засматривайся, – бурчал.

Приехал, говорит, на адрес, позвонил. Стой, сказала, жди. А потом телефон отключила. Три часа прождал, замёрз.

– Ладно, – сказал Жарков, – придумаем.

Мужик продиктовал цифры. Гоша якобы старательно их набрал, и с намёком на лучшие формы заднего плана сохранил под именем «Начальник тыла».

Мог бы и не сохранять.

– Если нельзя, но хочется, то – можно, – выдал Жарков, и потерпевший опять согласился.

Поехали вместе, но Гоша сказал, что пойдёт один.

– Пока не вернусь – не высовывайся.

– Ага, – принял к исполнению.

Постучался, хотя смотрела на него кнопочка звонка.

Убедилась через глазок – Жарков.

Открыла.

– А ты чего?

– А ты – чего? – улыбнулся.

Аллочка подозрительно сузила глаза. Ладно, проходи.

– Квартиру вот новую сняла. Съехать пришлось. Разуваться – тут, – показала. – Куртку – сюда, вон там – душ.

– И номер сменила, – подметил.

– И номер.

Гоша мыться не собирался, но раз велено – значит, надо. Постоял недолго под водой, обвязался полотенцем и вышел.

Появилась без верха, в одних колготках и туфлях на высоком-высоком каблуке. Взяла его за руку и повела в комнату. И сказать ничего не успел. Упал на кровать, отдал себя всего и сам забрал, а дальше… дальше всё произошло и повторилось.

– Терпеть не могу ментов, – сказала.

Жарков не шелохнулся: ещё отходил.

– Но ты совершенно другой, – призналась Аллочка.

– В каком смысле?

Она шагала пальчиками по его груди.

– Ты… какой-то порядочный. Остальные ваши, – замолчала, придавая особое смысловое значение «вашим», то есть «его» коллегам, – они грубые и неопрятные. А ты красивый, ты хороший.

Жарков знал о себе чуть больше. Он знал, например, что может быть очень жестоким и, возможно, она – эта Аллочка – единственная, кто вообще за всю жизнь его так назвал.

– Знаешь, – сказал, – ты тоже хорошая.