Виола

— Да странная эта штука — творчество, пытаешься что-то родить, мучаешься, а всё никак. Однако стоит забросить это дело — пчёлки тут как тут, так и роятся в твоей и без того беспокойной голове… А, впрочем, что ни говори, людям вроде меня суждено быть непонятыми. Остаётся только смириться с тем, что заметить и оценить красоту способны лишь единицы. А остальным нет до неё никакого дела. И это ещё в лучшем случае… — Салманский усмехнулся и вдруг умолк, будто что-то припоминая…

Глава 17. Драка в переходе

Была и история, связанная с дракой. Однажды Салманский спешил в метро и, спускаясь по ступеням подземного перехода, заметил на стене жирную надпись: «Современное искусство рулит!». Он отреагировал на это словами: «Чёртовы дебилы!». Тогда он ещё не подозревал, что за его спиной будут проходить два амбала, один из которых выкрикнет:

«— Это кого ты назвал дебилами, урод?!»

Обернувшись юноша увидел громадную фигуру, а на квадратной физиономии — отразившийся оскал. Это был тот, что отозвался, и он был гораздо крупнее того, кто был с ним рядом. От страха Салманский не нашёл, что ответить и тотчас же рванул от них. Бежал, что есть силы, смешался с проходящей мимо толпой. И едва он добрался до метро, как его схватили, как раз в тот самый момент, когда он подумал, что опасность уже миновала. «Вот ирония, — подумал он тогда, — лучше бы поехал на трамвае…» Потом его отвели за угол и изрядно избили. Он тогда сопротивлялся, одному из них пытался со своей силы врезать, но вместо этого чуть не сломал себе руку. «Держи его, Санёк, — рычал тот, что покрупнее, заворачивая его руки за спину. — Держи его крепче… надо ему показать, кто здесь дебил!»

И Санёк его держал, пока он не ударил ему по ноге и не побежал на выход. К несчастью, юношу вернули обратно. Впрочем, это не самая весёлая часть этой истории… самая весёлая, это когда его били со всей дури по голове.

Каким только чудом он избежал сотрясение мозга, одному Богу было известно. Однако, челюсть ему всё же выбили. Но если бы не проходящая мимо парочка, которая их каким-то образом отпугнула, то, вероятнее всего, он бы отправился на тот свет раньше времени.

Глава 18. На вкус и цвет

— А что вообще в вашем представлении есть красота?!

— Хм… — задумался поэт. — Я привык смотреть на красоту под двумя углами: под одним я вижу бабочку или цветущую нимфу с пылающим взором и смущённо зардевшимся лицом, со вздымающейся жемчужной грудью и в венке из бархатных фиалок. А под другим — то же самое создание, такое же юное и совершенное, но застывшее в объятиях воды. И, как подобает белоснежной лилии, среди золотых и багряных листьев…

— Ох уж эти поэты! Всё пытаются приукрасить какими-то причудливыми и до неприличия загадочными метафорами! — с усмешкой и — как показалось юноше — не без доли зависти съязвил Добрячков. Так как ныне уважаемый профессор некогда хотел творить художества не хуже.

— Хорошо, а вы как её представляете?..

— А чёрт её знает! Да и надо ли вообще определять? Такие попытки, знаете ли, обычно скверно заканчиваются. Возьмём хотя бы тот древнегреческий миф об Актеоне!

— О ком, о ком?! — не расслышав, переспросил молодой человек.

— Ну о том витающем в облаках охотнике, который стал жертвой этой самой красоты. Кстати, как ни парадоксально, в виде того, на кого он всегда охотился. Ирония, не правда ли?! А всё из-за навязчивой идеи приоткрыть тайный занавес. Вы тоже на это претендуете?..

— Ах, вон вы о ком! Ну, здесь я затрудняюсь ответить…

— А я могу сказать вот что: к чему гоняться за небесным или воображаемым, если есть вполне себе земное, доступное? А?! А ежели долго подавляешь в себе желание, рискуешь, в конце концов, сгореть в собственном аду… — неожиданно выкинул софист, прищурив левый глаз. — Это я вам говорю точно! Да и потом жизнь-то у нас одна, а легкокрылая молодость, которую вначале никто не ценит, — единственная, между прочим, ценность… Да, да, юноша, именно единственная! Преходящая молодость — это всё, что у нас есть или когда-то было… Так что рвите, как говорится, цветы, пока не поздно… а то, знаете ли, такая красота имеет свойство увядать!

— Мы говорим с Вами совершенно на разных языках!

— Товарищ… как там вас, Салманский?.. — гнусаво спросил профессор. — Возможно, я скажу вам сущую банальность, но выражаться красиво в наш век… это то же самое, что говорить с кем-то на незнакомом ему языке… Вам-то хорошо, удобно, а для вашего собеседника — бред сумасшедшего. Знаете, это как читать совершенно непонятную книгу, в которой всё складно и красиво, но при всём, так сказать, смысловом многообразии и стилистическом жонглировании чего-то в ней всё-таки не достаёт.