Виртуальная история: альтернативы и предположения

Подъем этих ассамблей в сравнении с властью губернаторов действительно был характерной чертой второй половины века до 1776 г. И все же, хотя ассамблеи проявляли очевидное желание обеспечить рост колониального благосостояния и численности населения, они также демонстрировали признаки экстраполяции этих тенденций в сторону отделения от метрополии. Даже в 1774–1776 гг. независимости требовали не ассамблеи, а группы энтузиастов, которые стремились создать полномочный представительный орган в обход всех ассамблей. Хорошо информированные и прагматичные люди вроде Галлоуэя и дальше действовали, исходя из убеждения, что компромисс по-прежнему возможен. Двадцать восьмого сентября 1774 г. Галлоуэй предложил Континентальному конгрессу план примирения, в основе которого лежало формирование американского законодательного совета из представителей, выбираемых колониальными ассамблеями, под управлением президента-генерала, назначаемого короной[394]. В тот день шесть колоний против пяти отдали свои голоса за то, чтобы отложить этот план для дальнейшего рассмотрения, то есть фактически отвергли его,[395] однако если бы голоса распределились иначе, положительный ответ из Лондона мог открыть путь к мирному урегулированию. Ибо в тот момент министерство было не против.

В январе 1775 г. кабинет принял предложение Норта, которое было своего рода “оливковой ветвью”: учитывая, что принудительные меры сдерживания торговли тех колоний, которые считались несговорчивыми, Парламенту предлагалось воздержаться от своего права обкладывать колонию налогами, если эта колония по обычным и законным каналам готова была вносить свой вклад в совместную оборону и оплачивать функционирование гражданского правительства и отправление правосудия[396]. Это предложение неизбежно игнорировало Континентальный конгресс, ведь в ином случае Парламенту пришлось бы признать его легитимность, что было неприемлемо. В то же время оно выражало вполне обоснованную надежду, что при установлении связей с каждой из колоний по отдельности удастся прорвать их общий фронт. Второй континентальный конгресс отверг предложение Норта как нецелесообразное: оно не удовлетворяло требование колоний о признании права принимать законы по собственному усмотрению и не решало проблему притязаний Парламента осуществлять в колониях законодательное регулирование по другим вопросам, в частности в отношении Невыносимых законов, а в целом по поводу внесения изменений в колониальные хартии[397]. Однако если бы было принято предложение Галлоуэя, компромисс по-прежнему был бы достижим.

В его отсутствие самое неожиданное и радикальное решение проблемы предложил декан Глостерского собора Джозия Такер. Он ясно видел, что к этому времени требования сторон были сформулированы таким образом, что компромисс исключался. Однако Британии была интересна торговля с колониями, а не политический контроль над ними. Такер предложил “совершенно отделиться от североамериканских колоний, объявив их население свободным и независимым народом”[398]. Такой превентивный шаг сразу лишил бы республиканское движение смысла. Если бы его совершили в любой момент до того, как Декларация независимости обесславила лично Георга III, при требовании равенства с вестминстерским Парламентом колонисты подтвердили бы свою личную верность короне, ведь независимость лишила бы их повода дистанцироваться от роялизма. Американцы остались бы подданными Георга III, но Георг воспринимался бы при этом как весьма конституционный монарх.

Кроме того, если бы не пришлось вести войну за независимость, у колоний не появилось бы главной причины объединиться. Даже условно конфедеративная система, закрепленная в Статьях Конфедерации, была создана только в ответ на крайнюю военную нужду. В отсутствие войны зависть, соперничество и различия североамериканских колоний, вероятно, позволили бы сформировать лишь гораздо более слабую ассоциацию, если бы она была сформирована вообще. Новые государства, не имея естественной склонности к единству, скорее всего, сохранили бы свою верность монарху как важному гаранту легитимности их гражданских правительств и символу их культурного равенства со старым светом. Дело в том, что характерной чертой политических дебатов в десятилетия до 1776 г. – и даже в последние десять лет перед революцией – было отсутствие ключевого компонента, который в ретроспективе кажется естественным и очевидным: республиканства.