Вишневые воры

– Понятно, – тихо сказал отец, принимая это объяснение так же, как до этого принял диагноз «переутомление». Доктор мог сказать «малярия» или «порок сердца», и я уверена, что, несмотря на сцену, разыгравшуюся в спальне, отец тоже ответил бы: «Понятно».

В парадную дверь постучали. Я выглянула в холл: отец и доктор Грин приветствовали двух мужчин в черных костюмах, один из которых нес каталку. Все вместе они направились наверх.

Нижняя гостиная выходила в холл, и я пошла туда – посмотреть, что они будут делать. Эти мужчины могли быть врачами, но зачем ей теперь врач? Пробыв какое-то время наверху, они начали спускаться. Двое мужчин несли каталку, на которой лежал длинный черный пакет, застегнутый на молнию. Они выкатили каталку на улицу; следом вышли отец с доктором, оставив за собой пустую тишину, которая начала медленно смыкаться над моей головой.

Я побежала на кухню, толкнула боковую дверь и понеслась через огород к задней части дома. Я бежала и бежала – не ведая, куда и зачем, – мимо маминого сада и лягушачьего пруда, в сторону луга. Острые ветви и камни царапали мои босые ноги, но боль меня не останавливала. Я бежала через луг, а в ушах у меня раздавался гипнотический вой Эстер, и на короткий миг мне показалось, что мне удастся оторваться от того, что преследовало меня. Но тут мои ноги подкосились, и я упала. Уткнувшись лицом в траву и цветы, я почувствовала, что меня сейчас стошнит, и встала на четвереньки, давясь от рвотных позывов; но ничего не произошло. Вскоре я поняла, что захлебываюсь не от рвоты: меня душили рыдания. Они переполняли мне горло и грудь, создавая невыносимое давление. Горе обрушилось на меня, и как я ни старалась подавить рыдания, они прорвались наружу.

6

Со смерти Эстер до похорон прошло два дня. Горе не сплотило нас – скорее наоборот: мы все погрузились в свое облако тьмы, выход из которого искали поодиночке.

Я бродила из комнаты в комнату, от разговора к разговору, безуспешно пытаясь сфокусироваться хоть на чем-то. Жизнь в «свадебном торте» всегда походила на жизнь в аквариуме, а в то время – особенно. Мы плавали в мутной воде, не видя ничего, что происходило за стеклом. Помимо погружения в собственное горе, те дни мне запомнились странным сочетанием повседневности и жути. В какой-то из дней я видела, как служанка оттирает кровь с паркета в комнате Эстер и Розалинды, а в это время внизу миссис О’Коннор делала изящные эклеры для поминок. Так я это и запомнила: кровь и пирожные.

Все чаще звучало слово «похороны». Раньше оно мне попадалось только в книжках – захороненное сокровище, похороненный дневник, все это в контексте гробниц фараона и пиратских приключений. Но теперь оно воспринималось по-другому. Все началось с подслушанного мной спора между Розалиндой и Делит, матерью Мэтью, которая хотела, чтобы Эстер облачили в наряд невесты – в то нелепое «лунное» платье. Мэйбрики чувствовали себя не при делах: мало того что у них забрали Эстер, так еще и все решения о необходимых процедурах мой отец принял без них, поэтому, когда дело дошло до обсуждения платья, Делит была непреклонна.

– Мою сестру не будут хоронить в этом безумном платье, – сказала Розалинда хриплым голосом, сжимая в руке платок. – Так это слово было произнесено впервые: «хоронить».

– Ваша сестра умерла невестой Мэтью. И она останется его невестой навеки.

– Невестой Мэтью она была всего одну ночь, и это не очень хорошо для нее закончилось, – сказала Розалинда. – Что-то мне подсказывает, что ее образ как невесты Мэтью – это не то, что мы бы хотели увековечить в памяти.

– Как вы можете быть такой жестокой! – сказала миссис Мэйбрик.

– Розалинда, довольно! – сказал отец, который явно начинал терять терпение от этого разговора.

– Папа, ты же не позволишь хоронить Эстер в этой… вещи! – И снова это слово: «хоронить».

– Это не ему решать, – сказала миссис Мэйбрик. – Эстер была женой моего сына.

– Весьма недолго! – ответила Розалинда.

– Мэтью хочет, чтобы ее похоронили в том платье, – сказала миссис Мэйбрик. – Не вижу смысла обсуждать это дальше.

Теперь, когда я услышала это слово, я стала замечать его везде: «похоронили». Всего сутки со смерти Эстер, и мы погрузились туда, о чем раньше не могли и помыслить.

Мэтью, который оставался в автомобиле, пока его мать спорила о платье, открыл входную дверь и ввалился в дом, схватившись за ручку, чтобы не упасть.

– Я же просила тебя подождать на улице, – сказала Делит, и, посмотрев на Мэтью, я поняла почему. Выглядел он ужасно: на лице повязка в том месте, где его ударила Эстер, на плечах измятый и влажный бежевый пиджак – он был во вчерашнем костюме, а от него самого разило спиртом и потом. Его галстук петлей болтался на шее, словно он недавно избежал виселицы и с тех пор не отрывался от бутылки.