Я хотела спросить ее, чувствует ли она свою вину за то, как мы вели себя с Эстер. В моей голове одна за другой мелькали подробные сцены событий, произошедших в те дни: Эстер, срывающая с меня платье цветочницы; закопанные свадебные подарки; безголовая невеста, измазанная моей кровью; Эстер, спускающаяся по лестнице в «лунном» платье. К счастью, физических свидетельств того времени больше не осталось: Доуви вместе с горничными убрала все вещи из библиотеки, Мэтью отказался от подарков, и их раздали бедным, а наши с Эстер платья мистер Уорнер превратил в пепел. У меня осталось только чувство вины, и мне хотелось знать, что думает об этом Белинда. И не так уж важно теперь, что мы были правы, ожидая «чего-то ужасного». Эстер нас не послушала, но ее больше нет, и своими действиями мы лишь отравили ей последние дни жизни.
Прошел июль, затем август. В сентябре, за несколько дней до начала учебного года, в семье вновь заговорили о Белинде. Был теплый субботний вечер, и миссис О’Коннор устроила для нас последнее летнее барбекю на задней террасе. Все выглядело очень празднично: клетчатая красно-белая скатерть, привязанные к спинкам стульев воздушные шарики, букет подсолнухов в центре стола. Тем летом она старалась хоть как-то нас порадовать. В отпуск на Кейп-Код мы не поехали – ни у кого не было настроения, и миссис О’Коннор отправляла нас в поездки на своей манер – кулинарный. Подозреваю, что она вряд ли спрашивала разрешения у нашего отца, когда отклонялась от привычного меню и устраивала нам то полинезийский вечер (половинки авокадо с салатом из морепродуктов, напитки в ананасах с бумажными зонтиками), то французский ужин (утка в апельсинах, блинчики Сюзетт). Иногда на завтрак она угощала нас пончиками, на обед – сладким напитком из сассафраса, а после ужина приносила нам в гостиную мисочки с масляным попкорном. Доуви тоже не отставала: из города она всегда возвращалась с горой журналов, лаков для ногтей или комиксов.
В тот вечер миссис О’Коннор поджарила на портативном угольном гриле гамбургеры и сосиски; на столе в ровный ряд выстроились красочные блюда «Пайрекс» с нарезанной кукурузой, картофельным салатом, кукурузными чипсами и маринованными огурцами. Всем выдали по бутылке «Севен-апа». Мы с сестрами, за исключением Каллы, хватали еду и наполняли тарелки, рассевшись за столом в летних платьях – в последний раз перед тем, как их упакуют на зиму. И мы даже были рады, что лето подходит к концу. Наш отец сидел во главе стола в рубашке с закатанными рукавами – это была его единственная уступка лету. Казалось, он был шокирован необходимостью самостоятельно решать, что из этого кулинарного великолепия он должен положить себе в тарелку; держа в одной руке гамбургер, а в другой – половинку початка кукурузы, он выглядел совершенно потерянным. Наконец он выбрал котлету для гамбургера, положил ее на тарелку, без булочки, и принялся есть ее с помощью ножа и вилки. Когда все расположились вокруг стола, он сделал объявление, стараясь перекричать несколько параллельных разговоров.
– Я хотел поговорить с вами о маме, – начал он.
– Я не хочу, чтобы она возвращалась, – сказала Розалинда, предвосхищая суть предстоящего разговора. Вот уже несколько недель никто не упоминал Белинду и ее возвращение.
– Розалинда, это жестоко, – сказала Калла. Она взяла сосиску без оболочки и надкусила ее кончик; ее тарелка была пуста – ни чипсов, ни огурцов. Калла, предпочитавшая салаты, на этом барбекю выглядела не к месту, словно фигура с картины Боттичелли, перенесенная на детский утренник.
– Еще скажи, что тебе ее
– Наша мать в сумасшедшем доме. У тебя нет к ней ни капли сочувствия?
– Она в клинике, – сказал отец. – Не в сумасшедшем доме.
– А какая разница? – спросила Зили.
– Разница в деньгах, – ответила Калла, отложив сосиску и сердито вытирая пальцы салфеткой.
– Ты путаешь ее с героями своих
– Джоанна Эйр, несчастная домохозяйка из деревеньки в Коннектикуте, – пошутила Дафни. Розалинда не обратила на нее внимания.
– Трудно удержаться от искушения романтизировать нашу мать – так мы можем не думать о том, что она совершенно безумна.
Она откинулась на стуле, нахмурившись. Наша сестринская компания с детства была разбита на пары – Эстер и Розалинда, Калла и Дафни, Зили и я, и теперь казалось, что в отсутствие своей половинки Розалин-да потеряла часть себя. Ее шутки и колкости требовали ответной реакции. Без Эстер, без ее «Ох, Роуз», все ее колкости выходили жестокими, словно от ее личности осталась лишь половина.
– Так я вам скажу, о чем думаю, – сказала она, подняв очки на голову и прищурившись. – Мама не просто предсказала то, что случится с Эстер. Она сама виновата в том, что это случилось. И если она вернется в дом, неизвестно, не произойдет ли что-то еще.