Vita Nostra. Собирая осколки

– Бабушка, – хрипло заговорил Артур. – Мы тебя любим. Мы оба любим тебя, и дедушку, и папу, и маму. Прости нас, пожалуйста.

Бабушка шагнула с крыльца, споткнулась и чуть не упала. Артур бросился вперед и подхватил ее, и она обняла его и повисла у него на плечах:

– Артурище…

Она никогда их не путала, никогда, с рождения, кто угодно мог перепутать, но бабушка…»

Пашка открыл глаза.

Прошло два часа – так утверждал электронный будильник. Где-то в общаге еще рокотала музыка, тихо, басовито, утробно. Ни единого разборчивого слова не было в параграфе номер два, только абракадабра.

* * *

В полночь второкурсники, высыпав во двор, тянули руки к небу и орали в экстазе, как безумные заклинатели погоды:

– Дождь прекратился! Больше нет дождя!

Одновременно вернулись Артур и Валентин. Очкарик без очков казался другим человеком, и был очень задумчив, и молча принялся кормить хомяка. Ботинки его совсем промокли – видно, долго бродил где-то по лужам.

– Я так и не признался ей, – сказал Артур. – Сидели болтали, хорошо на душе, люди кругом… Потом поцеловались в подворотне…

Очкарик быстро посмотрел на него – будто хотел о чем-то спросить, но удержался.

– Паш, ну что же теперь делать, – с болью в голосе сказал Артур. – Теперь она точно твоя. Я уже не признаюсь. Не смогу.

Пашка чувствовал себя странно раздвоенным. Целоваться с Евой после того, как та целовалась с Артуром… Ну, допустим, Ева-то уверена, что это был он, Пашка. Допустим, Ева сейчас в своей комнате, совсем рядом, и можно постучать к ней в дверь, и она наверняка выйдет, а в общаге тихо и темно. Но… какое это имеет значение, если в книжке с нечитаемым текстом повторяется и повторяется фрагмент, где бабушка с дедушкой их простили?

– Ты чего? – Артур подумал, что Пашка ревнует.

– Ничего. – Пашка проглотил свои объяснения, как пригоршню горьких таблеток. – Давай спать.

* * *

Дождь прекратился в полночь, и почти сразу вышла луна. Топился камин: ужасно сыро было этим вечером и по-осеннему холодно, и очень кстати, потому что Сашке нужен был огонь. Много часов она рисовала свои автопортреты – и получались они объемными и подвижными и норовили вытечь с листа бумаги, и тогда Сашка жгла их в камине.

Великая Речь менялась, уступая грамматической реформе. В мир без страха Сашка запустила страх, дозированный, точный, чтобы вернуть студентам способность вырастать в Слова. Но дозированный страх норовит сбежать, как молоко с конфорки, и смрадом горелой органики испоганить Сашке весь ее замысел.

Она решилась оставить девочку Алису во временной петле навсегда. Такие решения не проходят бесследно – и Сашка изменилась. Вот он, след метаморфозы.

В изъявительном наклонении девушка Алиса выжила… пока. Если бы Валя не установил с ней эмоциональную связь, не запустил процесс, не показал, как делать упражнения, – инстинктивно, сам не понимая, что происходит… В условном наклонении – «если бы» – Алиса навсегда осталась во вчерашнем дне.

Из-под Сашкиного карандаша выходила картинка, похожая на пачкотню детсадовца, но четырехмерная, с уклоном в пятое измерение. Легонько треснуло стекло в балконной двери. Не закончив работу, Сашка опустила листок в камин.

Фарит был прав… во многом, но кое в чем ошибался. Если бы он был прав во всем, от Сашки не осталось бы сейчас ни воспоминания, ни буквы, ни молекулы, а самолеты бы падали, дети тонули, люди убивали друг друга миллионами…

Может быть, это и есть единственно возможная реальность?

Легко постучали в дверь. Костя никогда не входил без стука.

– Привет, – сказала Сашка. Она даже не стала скрывать свою радость; ей надо было с кем-то поговорить – не с Физруком, не с Аделью и даже не с Портновым, который, конечно, все понимает, но человеком никогда не был.

Костя перешагнул порог, в руках у него были пакеты с логотипом ресторана. Не из Торпы, насколько Сашка могла судить.

– Палтус, – сказал Костя. – Очень вкусный. Будешь?

– Спасибо, – сказала Сашка, имея в виду, конечно, не рыбу. Поворошила пепел в камине, чтобы последний лист бумаги хорошо и полностью прогорел. – Я тут занимаюсь… разбором полетов.

И она начала говорить, а он слушал. Наверняка он знал все или почти все, но Сашке важно было выговориться – сформулировать и заново пережить важные вещи.

– …Та часть меня, осколок, проекция, которую я оставила Валечке, развивается быстрее, чем позволяет материя. Валя – химера, внутри обыкновенного мальчика формируется Слово необычной силы. И я теперь не знаю, за что хвататься раньше – стабилизировать Валю или спасать близнецов.

– Спасать?

– Я не собираюсь жертвовать одним ради другого. Я не для того создавала наш мир.

– А для чего? – мягко спросил Костя. Нет, он не издевался. Он помогал ей, и она была благодарна.

– Я убийца реальности. – Сашка вымыла руки, села за стол и разорвала теплую упаковочную фольгу, будто иллюстрируя, как свирепо она расправилась с прежним миром. – Убийца той реальности, где близнецы могли пожрать друг друга прямо в чреве матери. Многоплодная беременность? Ресурс ограничен, выживет сильнейший…