Она читала эти уже выученные наизусть строки, несколько раз перечитывала их заново, наконец сложила письмо и убрала назад в конверт. После этого еще долго сидела, смотрела на конверт, где был нарисован самолет с парашютистом и написано ее имя, и водила по нему пальцами. В тишине тикали часы. Потом она вздохнула и прилегла на кровать, не раздеваясь, прямо поверх одеяла. Лежала так, с открытыми глазами, глядя вверх перед собой, на столе тускло горела настольная лампа, в окна светил месяц, на стене тикали часы.
— Витенька, соколик мой, что же ты не приезжаешь больше? Забыл меня совсем? Ведь хотел приехать через год и потом, после службы. И не приехал ни тогда, ни после. Уж не обидела ли я тебя чем-нибудь? Так прости меня, дуру старую! Прости, ради Христа! Занят ты, мне Леша говорит, и молодец, учись, учись. Ты ведь такой умненький был у меня, я ведь не отговариваю… Но приехал бы на денек. Мне хоть разок поглядеть на тебя, полюбоваться! Ты наверно такой красивый стал, наверно невесты за тобой бегают. Или может женился уже на той девушке, Настеньке? Вот бы мне посмотреть на вас, порадоваться. А может и деток еще ваших дождусь… Приедь хоть на денек… или хоть письмецо пришли с фотографией, мне все радость будет… Витенька, я каждый день молюсь за тебя Христу и Пресвятой Богородице, чтобы тебя охранили от недоброго всякого, чтобы здоровым был. Про себя я много в письмах писала тебе, как живу, как дела у нас. Ты знаешь как у нас тут, скучно, может, я понимаю. Но все равно, приехал бы хоть на денек… Прости если гостинцев тебе не могу купить, только, что соберу здесь сама. Ведь у нас тут в деревне и нет ничего такого, что у вас в городе. Только ягодки с огорода или в лесу собираю, какие найду, я помню, ты любил их. И пирожки мои любил, все прибегал когда с мальчишками гулял здесь: «Баба, дай пирожков, мы с ребятами поесть хотим». Брал пирожки и убегал опять гулять, а я на тебя с крыльца смотрела…
Говорила она все тише, все длиннее становились паузы в словах, глаза закрывались, дыхание стало глубоким, она задремала.