Витязь в овечьей шкуре

И вот в тот самый момент, как он крикнул, из комнаты, где лежал на кровати предполагаемый труп, выскочила абсолютно голая девица и с дикими воплями запрыгнула Негодько на спину, обняв его всеми четырьмя конечностями. При этом орала он так страшно и проделала все так стремительно, что слабонервный Генрих Минц от неожиданности покрылся мелованной бледностью, закатил глаза и мешком рухнул за диван.

Бубрик дернулся в сторону Негодько и вытянул руки вперед. Решив, что он хочет напасть на доблестного милиционера, Наташа проделала то же самое, что и девица, — завопив, прыгнула ему на спину.

В этот миг дверь открылась, и на пороге появился Андрей Алексеевич Покровский собственной персоной. Перед глазами его предстал Негодько с голой девицей на плечах и Бубрик, на котором висела Наташа. Он остановился так резко, словно налетел на препятствие. Глаза у него выпучились, а челюсть отвалилась. Прежде Наташа никогда не видела своими глазами, как у людей отваливается челюсть. До сих пор она полагала, что это образное выражение.

— Что это вы.., здесь делаете? — с усилием выдавил из себя Покровский.

В этот момент Негодько изловчился и выстрелил в потолок. Девица немедленно свалилась с него, точно клещ, напившийся крови. И, повизгивая, убежала в спальню, подхватив с пола что-то из одежды. Наташа продолжала сидеть на Бубрике, а тот изо всех сил вращал плечами, пытаясь ее стряхнуть. Однако, когда прозвучал выстрел; она вцепилась в него еще крепче.

— Всем тихо! — крикнул Негодько, со лба которого градом тек пот, и погрозил Покровскому пистолетом. — Я офицер милиции.

Тот уже взял себя в руки и спросил:

— И что же у вас тут — учения? Где Генрих?

— Валяется за диваном, — сообщил Бубрик, с трудом освобождаясь от Наташи.

— К вам подходить-то можно? — спросил Покровский у Негодько и, когда тот угрюмо кивнул, широким шагом проследовал к дивану, бросив в сторону Наташи:

— И вы еще будете говорить, что с Бубриком вас ничто не связывает!

Вместо ответа она гордо одернула задравшуюся на животе кофту.

— Боже, какой разврат! — пробормотал Покровский, зыркнув на нее.

— В каком смысле — разврат? — переспросила Наташа.

— Стрельба, голые женщины… Генрих, дружок, что с тобой? — спросил он и встал на колени.

— Ваш дружок, — не выдержала она, — запросто может оказаться убийцей!

— Мне нужно прояснить для себя обстоятельства дела, — заявил между тем Негодько странным голосом. — Пойду, побеседую с предполагаемым телом. — Он спрятал пистолет и скрылся в той комнате, куда убежала голая девица.

— Вот это да! — пробормотал Бубрик и, подойдя к столу, на котором стояла дежурная бутылка коньяка, налил себе рюмочку. — Вечер обещает множество сюрпризов.

Покровский тем временем привел в чувство своего эконома и пересадил его на диван.

— Андрей Алексеевич! — с надрывом воскликнул Минц и заплакал, уткнувшись носом в колени. Его розовая складчатая лысина предстала во всей своей беззащитности. — Я не хотел, чтобы ты узнал!

— О чем это он плачет? — спросил Покровский, хмуро обернувшись к Наташе.

— Простите, Генрих, — печально ответила та, глядя на несчастного эконома, — но я должна ему рассказать все. Сегодня Азор случайно забежал в вашу комнату и свалил на пол шкатулку. Случайно!

Оттуда выпало письмо вашей жены, и я случайно его прочитала.

— На Бубрике вы сегодня оказались тоже случайно! — не выдержал и съехидничал Покровский.

— Она меня чуть не задушила! — немедленно отозвался художник, наливая себе очередную рюмочку. — Я еще тогда, во время грозы почувствовал, что мне от нее достанется. Коньячку не хотите?

— Нет, — с большим чувством ответила Наташа. — Не хочу.

Генрих зарыдал еще горше. Из комнаты, в которой скрылся Негодько, послышалась возня.

— Его жена, Андрей Алексеевич, — печально продолжила Наташа, — покончила с собой из-за вас.

— Мария? — переспросил Покровский. — Она разбилась на машине!

— Она разбилась специально. Потому что не могла больше жить, не зная, что делать с безответной любовью к вам.

— Что за чушь? — закричал Покровский, вскакивая и топая ногой. — Генрих, почему ты молчишь? Скажи этой дуре, что она все придумала.

Генрих поднял заплаканное лицо и послушно сказал:

— Дура, ты все придумала. — Наташа задохнулась от негодования, а он добавил:

— Это письмо писала не моя жена, а Лина.

— Подожди-подожди, — насторожился Покровский. — Значит, в самом деле существует какое-то письмо?!

— Это Лина… Несколько лет назад… Они тут гостили с твоим братом… И она отравилась… — довольно бессвязно принялся объяснять Генрих. — Таблетками. Она думала, что ты прочтешь письмо… Но я неожиданно вернулся и ее спас. Не я спас, врачи. Я вызвал «Скорую»… Лина думает, что ты в курсе. А я скрыл… Я не хотел, чтобы ты страдал понапрасну. Зачем? Ведь она осталась жива.

А так — всем лучше!

Покровский сначала развел руки в стороны, а потом беспомощно уронил их вниз. Он не знал, что сказать, и на лице у него нарисовалась детская растерянность. Пока он переваривал информацию, у Бубрика созрела куча собственных вопросов.