Виза на смерть

Она попыталась ткнуться к товаркам: одной, другой, третьей, но никто не давал. Мужики? Свои старые связи она растеряла, а новые так или иначе связаны с Игорьком. Вдруг кто-нибудь сболтнет? Не-е-ет, рисковать нельзя. Оставался Семен, журналист. Этот, судя по всему, готов на все, лишь бы заполучить ее в койку. И если она попросит у него «в долг», он, может быть, и даст. Вот только… не рискует ли она еще больше, связываясь с журналюгой?

Оксана вспомнила, как на заре своей карьеры гордилась каждым предложением дать интервью или напечатать снимки своей персоны в какой-нибудь газете или журнале. Как она скупала по нескольку десятков экземпляров и раздавала знакомым, а из оставшихся вырезала себя любимую и наклеивала на обои в своем отгороженном ширмой углу в Балашихе.

А потом она сошлась с Игорьком, и все изменилось — ее имя стали трепать все кому не лень. «Оксана Кульбида, любовница одного из самых крутых авторитетов Москвы».

Однажды, в самом начале их второго романа — потому что три с лишним года назад был еще первый, очень короткий, который ничем не кончился, — какая-то грязная газетенка опубликовала снимок, где она, Оксана, стоя в умопомрачительном бикини на палубе Игорьковой яхты и прикрыв глаза ладонью, защищаясь от средиземноморского солнца, смотрит куда-то вдаль. А на заднем плане двое мужчин возятся с какой-то снастью: сам Игорек и его правая рука — Толик Хреков. И какая-то дурацкая подпись: то ли «С кем из двух авторитетов спит наша отечественная Синди Кроуфорд?», то ли «Любовь втроем — два крутых авторитета делят между собой нашу Русскую Красу». Причем под двумя авторитетами имелись в виду сам Игорек, то есть Игорь Александрович Барсуков, негласный владелец сети игорных домов, и некий Марат Газзаев, его конкурент и заклятый враг. То ли журналистка прокололась и приняла Толика за Марата по ошибке (благо они были чем-то похожи), не зная при этом, что Барсуков и Газзаев ни при каких обстоятельствах не могли оказаться на борту одной яхты, то ли сделала это нарочно, преследуя какие-то свои непонятные цели. Так или иначе, за спиной у Оксаны начали шушукаться: и те, кто знал, с кем она спит, и те, кто только делал вид, что знает, и даже те, кто вовсе не был с ней знаком.

Как и в какой момент эти дурацкие и совершенно беспочвенные слухи дошли до Игорька, она так и не узнала, но хорошо запомнила, как Игорек, вернувшись домой поздно ночью, когда она уже спала, сорвал с нее одеяло, за ногу сдернул на пол и, буравя ее взглядом налитых кровью небесно-голубых глаз и обдавая запахом коньячного перегара, прохрипел: «Говори, сука, спала с ним?»

«С кем? — беспомощно пролепетала Оксана, тараща сонные глаза и пытаясь сообразить, кого именно из ее «бывших» он имеет в виду. «С Маратом, б…! Говори, спала?!» — взревел Игорек и, наклонившись, больно схватил ее за плечо.

Теперь Оксана знала, что делать. «Пусти! Пусти меня!» — рванулась она, делая вид, что страшно оскорблена. «Нет уж ты отвечай, когда тебя спрашивают!» — заорал Игорек, несколько ослабив хватку и, вероятно, почувствовав, что она не очень-то и испугалась. «Убирайся! — взвизгнула Оксана. — Пусти! Я ухожу от тебя!» — «Что?! — проревел взбешенный Барсуков. — Наставила мне рога и она же уходит? Ну, погоди!» Он снова кинулся к ней, как бык в погоне за тореадором, и, конечно, настиг бы ее, но Оксана остановилась и резко повернулась к нему. «Ну? Что? Хочешь убить меня? Убей! Вот, вот, пожалуйста! — Оксана сорвала с себя шелковую ночнушку. — Ну? Что стоишь? Бей! — Глаза ее метали молнии. — Это же все твое! Помнишь, ты спрашивал: “Неужели это мое?” И я сказала: “Твое, дорогой!” Так вот, давай: твое, значит — бей! А Марату своему потом расскажешь и покажешь вот это…» Она трясущимися руками схватила спортивную сумку, с которой ездила на кастинги и рванула молнию. Барсуков, ошеломленный силой ее истерики и видом ее голого тела, открыв рот, ждал, что будет дальше. «Вот, на, читай!» — всхлипнула Оксана и сунула ему журнал, открытый на нужном месте. («Слава богу, что сохранила! Как чувствовала!») «Понял теперь? Вижу, что понял. Ну и хорошо… Ну и слава богу… А я ухожу… ухожу…» И закрыв лицо руками, разрыдалась по всем правилам театрального искусства.

Игорек отшвырнул журнал и примирительно забормотал: «Ну ладно, ладно, с кем не бывает?.. Ну, прости папочку, папочка понервничал, папочка устал… Ну?..»

Оксана знала, когда надо остановиться. Она прижалась к нему, как маленькая девочка, ищущая защиты у строгого, но справедливого отца, и, продолжая тихонько всхлипывать, позволила увести себя сперва в ванную, где Игорек самолично умыл ей лицо холодной водой, а потом в спальню, где и состоялось окончательное примирение.

На следующий день Оксана получила подарок в виде пары серег с огромными изумрудами и предложение съездить на недельку в Майами погреться. «Хоть бы меня раз в жизни кто-нибудь так приревновал», — с тоской промямлила Люська, ее школьная подруга из Балашихи, которой Оксана, смеясь над тупостью своего папика, пересказала семейную сцену.