Византийская астрология. Наука между православием и магией

Поль Лемерль справедливо раскритиковал несколько на-ивный тезис, что библиографические находки Иоанна Грамматика породили не только первый византийский гуманизм, но и подарили греческие тексты арабам[257]. Тем не менее эта критика заставила упустить из виду истинное значение интеллектуальных связей между Византией и халифатом в эпоху расцвета Аббасидов[258]. Разумеется, эти отношения были отмечены не только открытостью арабов греческой науке, но и знакомством византийцев с деятельностью арабских астрологов и астрономов. Эта деятельность, которая вскоре распространилась и на другие науки, послужила источником переводов с греческого на арабский, которые с VIII по X в. сделали все научные произведения Античности доступными мусульманам[259]. Невозможно уточнить, когда именно византийцы осознали, что арабы не просто остановились на процессе усвоения древних знаний, но и смогли углубить их, применив эмпирический метод, который позволял исправить результаты, полученные древними. Тезис Дэвида Пингри и Димитриса Гутаса, что византийское возрождение началось с чувства неполноценности по отношению к арабской астрономии, в значительной степени основан на свидетельстве Стефана «Персидского», защищающего астрологию[260]. Однако мы видели, что датировка этого текста слишком неопределенна, чтобы ее можно было использовать для такого утверждения[261]. Однако Гутас прав, указывая на более точное, чем предполагалось, совпадение по времени между ранней арабской наукой и первыми византийскими астрономическими рукописями. Отзвук научного процесса в Багдаде должен был ощущаться и в Константинополе тогда, когда Иоанн Грамматик наложил отпечаток на интеллектуальную жизнь двора. Там наверняка слышали о великом астрологе Машаллахе, умершем около 810 г.[262] Даже если багдадским ученым не было нужды искать за пределами халифата греческие тексты для перевода, их инициатива вряд ли могла остаться неизвестной в Византии, особенно когда ее поддержал молодой халиф аль-Мамун, пришедший к власти в Багдаде в 813 г. Аль-Мамун живо интересовался математическими науками. Программа переводов, осуществлявшаяся под его руководством, соответствовала той филэллинской и антивизантийской идеологии, которая противопоставляла интеллектуальное превосходство греков древних христианской посредственности греков современных[263].

Именно на основе этих выводов и следует оценивать роль посольства Иоанна Грамматика к аль-Мамуну в Багдад в 829 г. и в Дамаск в 831 г. Именно в этом свете следует оценивать и тот факт, что наш основной источник, Продолжатель Феофана, столь ясно подчеркивает то благоприятное впечатление, которое Иоанн произвел на своих партнеров по переговорам[264]. Можно предположить, что его выбрали не только как доверенное лицо Феофила, но и как человека, который мог спорить с учеными из окружения халифа. Согласно тому же источнику, вернувшись в Константинополь, Иоанн убедил императора построить загородный дворец по образцу тех, которые он видел в Багдаде[265]. Культурно развитый византиец, который был до такой степени чувствителен к блеску двора Аббасидов, не преминул бы по достоинству оценить и деятельность астрономов, которая не могла ускользнуть от него во время его пребывания в Багдаде и Дамаске. Следует отметить, что наблюдения, сделанные в 829–831 гг., т. е. в момент посольств Иоанна Грамматика, привлекли внимание греческих астрономов[266].