Византийские сочинения об исламе

Георгия Амартола разительно отличает от прп. Феофана тон изложения. Если у прп. Феофана мы видим спокойное, беспристрастное изложение исторических фактов, без каких-либо экспрессивных личностных оценок, то Георгий пишет об исламе в нарочито оскорбительном тоне, он словно наслаждается виртуозным подбором всё новых и новых ругательств и бранных эпитетов в адрес религии Мухаммеда, его самого и его последователей. Георгий употребляет около сотни самых разных оскорбительных слов, которые при этом в тексте почти не повторяются. В этой связи очень показательно то, что Амартол убрал из используемого им текста прп. Феофана заключительные указания на положительные моменты в религии Мухаммеда. И дело здесь не в том, как полагал Khoury, что «Амартол не умеет сдерживать свой гнев»[105], через всё это видно, что он пишет так не оттого, что даёт волю страстям (чего ему, как монаху, не положено), но потому как убеждён, что именно таковое возмущённое настроение должна испытывать душа христианина, знакомясь с богохульным заблуждением арабов. Если прп. Феофан подчёркнуто спокоен, когда пишет об исламе, а прп. Иоанн подшучивает и смеётся, то Георгий равно далёк как от первого, так и от второго. Возмущение и праведный гнев — вот, что он культивирует в своих читателях, старательно подбирая как гневные определения, так и те элементы вероучения и религиозной практики мусульман, с которыми он знакомит своего читателя. Всё, что не служит этой цели, он опускает. В этом, помимо прочего, просматривается также и его отношение к известной ему предшествующей византийской полемике с исламом (преподобным Феофану и Иоанну). Как и Феодор Абу Курра, Амартол убеждён в бесовдохновенности основателя ислама, однако прямой зависимости нет, и ничто не указывает, что константинопольский монах мог быть знаком с антимусульманскими трудами харранского епископа.

Однако, несмотря на такой настрой и выбранный тон повествования, Георгию удаётся сообщить об исламе очень много нового для византийского читателя и затронуть глубокие богословские вопросы. Некоторые очень важные темы, ставшие классическими в последующем христиано-мусульманском средневековом диалоге, он поднимает первым. Сюда можно отнести, например, вопрос о предопределении, противопоставление нравственного учения Христа и Мухаммеда, определение ислама как синкретической религии, составленной из иудаизма, христианских ересей (монофизитства и несторианства) и сохраняющей пережитки доисламских языческих культов арабов[106]. Весьма подробно и последовательно Амартол описывает мусульманскую эсхатологию, при этом излагая её очень близко к мусульманской традиции, выраженной прежде всего в хадисах, а не в Коране.

В составе «Хронографии» 235 глава получила широкое распространение и самостоятельно оказала значительное влияние на последующих полемистов. В Византии Амартола цитировали анонимный автор сочинения «против Мухаммеда», Евфимий Зигавин в своём «Догматическом всеоружии» и Никита Хониат в «Сокровище Православия».

Уже в середине XI века «Хронография» была переведена в Киевской Руси[107] на славянский язык русского извода. Влияние этого памятника на средневековую русскую историческую литературу сложно переоценить. Можно утверждать, что историческая концепция возникла на Руси в значительной мере под влиянием стиля Амартола.

Большое влияние оказала и указанная глава на представления средневековой Руси об исламе. Сведения из этой главы, дополненные сведениями на эту тему из переведённой в Болгарии «Хроники» Константина Манассии (XI)[108], были использованы в Толковой Палее второй редакции (XIV), а также в «Русском Хронографе» (1512)[109]. Во многом на ней основывался в своих противомусульманских сочинениях прп. Максим Грек[110].

Георгий Амартол О вожде сарацин Мухаммеде [111]

1. Вождь сарацин и лжепророк Мухаммед (Μουχούμεδ) произошёл из одного племени, восходящего к Измаилу, сыну Авраама[112].

2. Ибо Низар, потомок Измаила, провозглашается отцом всех их. Так, он родил двух сыновей: Мундира и Рабия. Мундир родил Курайша, Кяйса, Тамима, Асада и других неизвестных. Все они, получив в удел пустыню Мадианскую, занимались скотоводством, обитая в шатрах. Были там и живущие ещё дальше, не из этого племени, но [происходящие от] Йектана, которые назывались омиритами, то есть йеменитами.

3. Поскольку был он бедным, случилось Мухаммеду наняться на службу к некоей богатой женщине, его родственнице, именем Хадиджа, для ухода за верблюдами и торговли вместе с [другими] его единоплеменниками в Египте и Палестине. Затем, по немногом времени осмелев, обольстил эту женщину, бывшую вдовою, и взял её себе в жёны.

И прийдя в Палестину, он общался с иудеями и христианами и собирал [там] поучения и записи неких изречений.