Византийские сочинения об исламе

Прп. Григорий родился около 785 г. в Иренополисе, одном из городов т. н. Десятиградия Исаврийского во Внутренней Сирии. В молодости принял монашество. После нескольких лет, посвящённых подвигам в монастырях Пелопонесса, около 827 г. прп. Григорий решил отправиться в миссионерское путешествие для защиты иконопочитания. Во время этого путешествия он посетил Эфес, Фессалоники, Коринф, Неаполь, Рим, Сиракузы, Отранто и Константинополь. Проповедь прп. Григория совпала с правлением императора Феофила (829-842), который с новой силой насаждал иконоборчество.

Прп. Григорий был знаком с миром ислама. Житие повествует об одном инциденте с участием арабов-мусульман: прп. Григорий, оставив Отранто в Италии, встретился на пути с отрядом солдат-сарацин. Когда один из них поднял руку, чтобы убить преподобного копьём, рука солдата немедленно окостенела. Преподобный исцелил своего обидчика, прикоснувшись к этой руке. Помимо этого ученик его, прп. Иосиф Песнописец, с которым они вместе путешествовали из Фессалоник, по дороге в Рим попал в плен к арабам и провёл в мусульманском плену шесть лет. Житие сообщает твёрдую дату смерти преподобного: 20 ноября 842 г.

Имеется сочинение под длинным названием: «Историческое сказание Григория Декаполита, весьма полезное и всячески сладчайшее, о видении, увидев которое некий сарацин уверовал [и стал] мучеником за Господа нашего Иисуса Христа»[118]. Некоторые западные исследователи, как, например, Beck[119] и Khoury, сомневались в аутентичности сочинения, относя время его написания к XIV в.[120].

Однако современные греческие учёные, такие как Sahas[121] и Σδράκα[122], считают необходимым рассмотрение этой проповеди в контексте антиисламской византийской полемики. Sahas указывает, что по целому ряду внутренних признаков можно легко оспорить гипотезу поздней датировки. На основе анализа текста он делает следующие выводы:

— Начальное призывание («Отче, благослови!») и завершающая молитва («Молитвами...») выдают текст, который сохранялся как слово, читаемое во время трапезы в общежительных православных монастырях. Акцент повествования направлен на чудеса и таинства — элементы, которые лежат в сердце монашеской духовности[123].

— Все внешние и внутренние признаки указывают, что текст отражает жизнь в девятом веке больше, нежели во время позднего средневековья. В нем отражается атмосфера сосуществования между двумя религиями, когда христиане существовали как подчинённая и покровительствуемая община (зиммии).

— Описываемое видение Евхаристии приобретает смысл в контексте истории иконоборчества. Поскольку именно иконоборцы утверждали, что есть лишь одна истинная икона, которую знает Церковь — Евхаристия, тогда как для православных таинство Евхаристии не было «иконой», образом, но непосредственно Самим Христом, Его плотью. VII Вселенский Собор 787 г. опроверг и этот иконоборческий аргумент, утвердив, что хлеб и вино Евхаристии есть истинно Плоть и истинно Кровь Христа. Центральный эпизод «Сказания» наглядно утверждает, что Евхаристия не образ, а именно таинство, и хорошо вписывается в контекст этой полемики[124].

Таким образом, перед нами сочинение автора, жившего в IX веке, монаха, полемизировавшего с иконоборцами, и нет оснований думать, что это не прп. Григорий Декаполит, который соответствует всем перечисленным параметрам и имя которого стоит в надписании.

В славянском «Прологе», под 26 ноября, днём памяти св. Георгия Победоносца, помещён пространный пересказ этого произведения. Текст входит во II редакцию нестишного Пролога, составленную в XIII в.[125]. Нами он рассматривается по рукописи XV в., Ms. № 4661 библиотеки им. Лобачевского Казанского государственного университета, листы 269-271.

Прежде всего следует заметить, что наличие славянского перевода памятника, датированного XIII в., опровергает предположение Веск’а о том, что сам памятник был написан на греческом в XIV в.[126], и доводы Sahas’a об аутентичности произведения получают ещё одно косвенное подтверждение.

Славянский пересказ имеет ряд значимых отличий от греческого текста, опубликованного в греческой патрологии Миня:

1. Он даёт другое название: «Слово о сарацине, крестившемся и спасшемся через видение в Церкви святого Георгия».

2. Герой рассказа назван «братом сарацинского царя», а не племянником, как в греческом тексте.

3. В греческом тексте священник объясняет разъярённому сарацину: «Даже такие великие и предивные Отцы, светочи и учители Церкви, как великий Василий, прославленный Златоуст и богослов Григорий, и те сию грозную и ужасающую тайну не видели. Как же мне увидеть это?», в славянском говорится иначе: «То, что Бог открыл тебе, я не видел, только великие святые видели: Василий, Григорий и Иоанн Златоуст». Это представляется более сообразным, чем превознесение сарацина-иноверца над знаменитыми тремя столпами Православия. Поэтому не исключено, что славянский пересказ отражает более раннее разночтение греческого текста.