Византийский сатирический диалог

XV. Перед воротами — стража: драконы с огненными глазами и клыкастый пес, которого язычники называли Кербером, страшно сказать, какой свирепый и ужасный, а с внутренней их стороны, подобные теням, мрачного вида привратники с отвратительными лицами, все обросшие и страшно худые, словно только что спустились сюда прямо из разбойничьего вертепа в горах. Хотя вид их был так устрашающ, заметив моих проводников, они услужливо открыли ворота. Кербер, виляя во все стороны хвостом, приветливо завизжал, драконы зашипели умиротворенно, и мои проводники повели меня, уже совершенно покорного. Да и как мне было сопротивляться, когда я нигде не мог найти поддержки и был обречен на страшное и неведомое мне существование? Едва я ступил за ворота, привратники, пристально взглянув на меня, сказали: «Это — тот самый, о ком вчера говорили у Эака и Миноса, что он, потеряв одну из составных частей своего тела, желчь, и обходясь остальными тремя, остается на земле вопреки учению Гиппократа, Асклепия и всего врачебного сонма.

Ну, вводи же этого несчастного, позволяющего себе философствовать об особенностях человеческого организма! Ведь где это видано, чтобы смертный, без одного из четырех основных соков, продолжал оставаться на земле и жил земной жизнью?!».

XVI. Кидион: Все это, милый Тимарион, очень страшно, я понимаю, и сам содрогаюсь от одного твоего рассказа. Но как же, скажи, тебе удалось в такой темени рассмотреть лица привратников и как следует разглядеть все остальное?

Тимарион: Аид, друг мой, погружен в полный и бессолнечный мрак, но там пользуются искусственным светом — лучинами, угольями, факелами, — это в ходу у простого народа. А те, кто в прежней жизни были имениты и богаты, зажигают лампы и живут при ярком освещении. Мне попадалось много таких, когда я посещал жилища мертвецов и видел их трапезы.

Кидион: Рассказывай, друг мой, дальше и не теряй нити своей повести.

Тимарион: Так вот, когда эти железные ворота закрылись за нами, мы перестали нестись по воздуху, как прежде, со свистом и быстротой, торопясь миновать пределы живых, точно вражескую землю, но стали двигаться неспеша, пешком, медленной поступью, то ли потому, что мои провожатые устали от непрерывной гонки, то ли безжалостные все-таки пожалели меня. Мы миновали множество убогих домишек бедняков, и повсюду их обитатели выходили навстречу проводникам и почтительно вытягивались перед ними, словно дети перед учителем.

XVII. Вдруг мы подошли к залитому светом дому; перед ним, прямо на земле, лежал старик с небольшой бородой. Он облокотился на левую руку, подпирая ею щеку. Рядом с ним стояла большая медная чашка, наполненная соленой свининой и фригийской капустой, плавающими в жиру. Старик запускал туда руку, беря еду не двумя или тремя пальцами, а загребая всей пятерней, и жадно подносил к губам,[129] словно подхватывая на лету. На вид он казался приветливым и беззлобным и на проходящих глядел добродушно и даже ласково. Взглянув и на меня кротко и дружески, он сказал: «Подойди сюда, садись рядом со мной и угощайся; отведай здешней еды». Но я не согласился — потому что перемена судьбы вывела меня из равновесия, кроме того, я боялся, как бы провожатые не пустили в ход кулаки. Они на каждом шагу обменивались приветствиями с мертвецами, словно вернулись из долгого путешествия, и то и дело останавливаясь, чтобы побеседовать, давали и мне возможность присмотреться к здешней жизни

Пока я разглядывал этого старика, ко мне подошел какой-то простолюдин, человек как будто вполне приличный, и стал подробно обо всем расспрашивать: кто я, и откуда родом, и какой вид смерти привел меня в аид. Я рассказал ему все чистосердечно.

XVIII. Поскольку этот человек вступил со мной в разговор, я в свою очередь спросил его, кто тот старик и как его звать. А добрейший мой собеседник, отныне ставший мне другом, сказал: «Не спрашивай, пришелец, его имени потому, что тебе не следует задавать этот вопрос, а мне — на него отвечать. Законы Эака и Миноса определили суровое наказание тем, кто спрашивает или сообщает имя этого старика. Согласно их велению, многое из того, что связано с ним, должно сохраняться в тайне, а что можно, я тебе расскажу. Родом он из Великой Фригии и, как говорят, отпрыск знатной и прославленной семьи. Он прожил свою жизнь достойно, умер бодрым стариком и теперь, как видишь, проводит здесь дни, купаясь в жиру».[130] Так сказал мой новый приятель; я в это время оглянулся, и на глаза мне вдруг попались две жирные, круглые лоснящиеся мыши, похожие на поросят, которых откармливают пшеничной мукой и отрубями. В омерзении от неожиданного зрелища я вновь обратился к этому доброму человеку: «Милый друг, здесь в аиде и в самом деле все так ужасно и отвратительно. Но что и у вас тут водятся мыши — кажется мне самым нестерпимым; ведь меня, из-за страшного отвращения к мышам, несколько примиряла с переселением сюда надежда, что я избавлюсь от этой напасти. А раз мне и здесь суждено воевать с ними, пусть я снова умру и вторично низойду уж не знаю в какое подземное царство!».