Визионер

«Ранен? В лазарет!» – снова рычит фельдфебель, вглядываясь в серо-бурое лицо солдата. Митя подчиняется, не задумываясь, нужен ли ему доктор. Приказано идти – иди.

В медицинской палатке на удивление спокойно. Молча снуют медсёстры с бинтами, раненых совсем немного. Из-за ширмы, вытирая руки полотенцем, выходит доктор в забрызганном халате, подходит к Мите.

«Какой же он врач? – отстранённо думает Митя. – Едва ли на пару лет старше меня».

Доктор снимает шапочку, обнаруживая внезапную копну светлых кудрявых волос. Затем заученным движением пытается пригладить причёску.

«Твоя кровь?» – деловито спрашивает он, разглядывая Митину голову и запачканную одежду.

Митя отрицательно мотает головой. Доктор протягивает ему полотенце: «Вода слева от входа. Умойся и приходи обратно».

Митя тщательно моется, трёт щёткой лицо и руки, пытаясь содрать с них и Петьку Канищева, и утренние щи, и неистребимый запах гари. Долго полощет рот, надеясь избавиться от мерзкого привкуса. Застирывает на себе рубаху. «Молескин лучше обычного сукна. Он почти не пропускает воду, и его легко чистить». Так говорил фельдфебель Ефимов. Не врал.

Когда Митя возвращается, доктор уже сменил испачканный халат на обычную гороховую гимнастёрку.

«Так-то лучше, – резюмирует врач. – Первый бой?»

Митя молча кивает. Почему-то говорить не хочется. Слов в голове нет. Никаких. Нет эмоций. Ощущений. Нет ничего. Есть запах дыма и горечь во рту.

«Пойдём», – говорит доктор, и Митя идёт.

Так легче. На войне всё устроено просто. Говорят – делаешь. Выполняешь свою функцию. Без уточнений.

Они идут к ближайшему городку. Не городок даже – деревня Шапарток в паре километров от их позиций. Триста шестнадцать жителей до войны. Большинство из них давно уехали.

Новый знакомый по пути говорит за двоих. Рассказывает, что его зовут Глеб Шталь и он на самом деле прозектор. Свежий выпускник медицинского вуза. Ныне полевой хирург и вообще врач широкой квалификации. «Здесь я на все руки доктор. Разве что не акушер», – шутит Глеб. На войне не нужны врачи, дающие жизнь. Нужны принимающие смерть. Те, кто знает о ней всё.

Они доходят до деревни и минуют трактир, где обычно отдыхают солдаты. Глеб останавливается через несколько домов у крохотной, неприметной харчевни. Удивительно, что она работает. Внутри всего три стола. Посетителей, кроме них, нет. Митя садится на лавку, и перед ним словно из ниоткуда возникает наполовину налитый стакан. Митя пьёт залпом, не разбирая ни вкуса, ни запаха. Лишь обожжённое желчью горло сигнализирует, что напиток ядрёный.

Глеб беседует с женщиной и что-то кладёт на прилавок, возле которого она стоит. Ей лет тридцать, а может, и меньше. Девушки как-то быстро вянут на войне, словно она тянет из них жизненные силы. У женщины прямые чёрные волосы, сильные загорелые руки и длинные ноги. Она босиком, и широкая юбка слегка прикрывает крепкие икры. Светлые глаза блестят под тёмными густыми бровями. Местный колорит. Здесь у всех тёмные волосы и смуглая кожа, а глаза – разных оттенков неба, которое кажется таким близким в этой гористой местности.

Женщина кивает Глебу и подходит к Мите.

– Vino dupa Mine[46]. Идём.

Вдвоём они поднимаются по шаткой лестнице на второй этаж. Не полноценный этаж – высокий чердак, мансарда. Здесь лишь полуторная кровать, дубовый шкаф и маленький столик у наклонного окна.

Женщина берёт Митю за руку, ложится на кровать и тянет его за собой. Он мешком валится на бок, утыкаясь спутнице в плечо.

Её зовут Крина. Она гладит Митю по лицу и шепчет что-то на своём певучем и непонятном языке. Имя – это всё, что он может разобрать из её слов.

Её прямые чёрные волосы напоминают конскую гриву. Но на ощупь оказываются на удивление шелковистыми. От них пахнет полынью и корицей. Этот запах успокаивает и будоражит, кажется одновременно родным и загадочным.

У неё сухие потрескавшиеся губы. Митя отвечает на поцелуй, прижимает к себе горячее, высушенное солнцем тело. Оно как будто состоит из одних мышц и жил, но под его напором внезапно становится мягким и гибким – плавится, течёт, уступает.

Эта податливость будит в Мите какие-то отчаянные, звериные инстинкты. Как будто всё пережитое за последние часы, все скопившиеся эмоции, все застрявшие в голове слова, все истлевшие в пепел чувства вдруг разом собрались в тугой ком и требуют немедленного выхода. В венах начинает бурлить кипяток, и с этим бешеным круговоротом приходит осознание единственно верной мысли.

Живой! Чёрт возьми, я живой!

Мир вокруг взрывается, обретает краски, звуки, запахи. И удивительную чёткость. Глаза женщины распахнуты, рот приоткрыт, над верхней губой выступили крохотные капельки пота. На загорелой груди блестит крохотный прозрачный восьмигранник святого Диоса на тонкой цепочке.