Визионер

– Лампа разбита. – Митя поднялся с фонарём в руке, бросил сгоревшую спичку и зажёг следующую.

– Это я виновата. Прости, пожалуйста!

– Соня, всё в порядке, ты ни в чём не виновата. Это просто случайность.

– Понимаешь, мне в ногу ткнулась мышь…

– Ты боишься мышей?

– Не очень. Просто это было неожиданно, вот я и дёрнулась.

– Главное, что ты цела. Сейчас выберемся отсюда и возьмём лампу.

– Крышка упала. Она тяжёлая и захлопнулась, наверное.

– Попробую поднять. – Дмитрий зажёг очередную спичку.

Соня вдруг увидела, что в коробке их больше не осталось и что рука с огнём слегка дрожит. Да что ж такое! Соня, повинуясь порыву, обхватила Митину руку правой ладонью и для верности – ещё и левой.

– Митя, послушай. Посмотри на меня!

Он наконец поднял глаза. Совсем чёрные. Это было немного страшно, но ещё больше пугало выражение лица. Отчаянное. Хотя Дмитрий тщательно пытался это скрыть.

– Всё будет хорошо. – Соня постаралась говорить успокаивающе и убедительно. – Я вижу, что тебе… неуютно. Расскажи мне. Я не буду смеяться, правда. Я же чувствую, что у тебя что-то случилось. Наверное, очень давно…

– Ничего не случилось, Соня. Сейчас не время. Сначала надо выбраться отсюда.

– Нет! Сейчас как раз нужное время! Потом ты снова закроешься. Я же друг, я хочу помочь. Пожалуйста, объясни мне. Тебе станет легче.

Огонёк опасно подобрался к пальцам, и Соня аккуратно его задула, но рук не разжала.

– Закрой глаза, – попросила она. – Представь, что мы… на балу. Помнишь весенний бал? Как там было красиво, столько огней, музыка. Помнишь?

– Помню.

– Вот. И мы просто танцуем и говорим обо всём. Знаешь, я правда мышей не очень боюсь. А вот пауков очень. Их, наверное, тут много в подвале. Но я стараюсь об этом не думать. И потом – ты же рядом, поэтому мне не очень страшно. Я тебе доверяю. А ты?

– Конечно.

– Расскажи мне. Я всё пойму. Я здесь, я с тобой… Что с тобой случилось? И когда?

– Три… – Митя прервался. Вздохнул. Соня сжала ладони сильнее. – Три года назад…

Глава 20, в которой тьма начинает разговаривать

«Я здесь, я с тобой, – вкрадчиво нашёптывала тьма, – пусти меня».

Когда она обрела голос? Кажется, к исходу первых суток? Или раньше? Сейчас сложно вспомнить. Под землёй, без солнца, время течёт совсем по-другому. Минута кажется часом, а часы тянутся как бесконечные рельсы железной дороги. Вязко и монотонно.

Это в первые минуты, прокашлявшись от песка и пыли и убедившись, что серьёзных повреждений нет – так, ушибы и царапины – Митя обрадовался, что жив. И лишь позже понял, что оказался в ловушке. А потом пришла тьма. И заговорила. А с утра было такое яркое солнце…

…Солнце слепит с густо-синего неба, и спрятаться от него некуда. Даже здесь, на дне глубокого окопа, от него не найти спасения. Почти нет тени. Солнце в зените. Сейчас, в разгар дня, оно кажется обманчиво жарким. Но как только светило скатывается за вершины, приходит холод. В горах всё нагревается и остывает одинаково быстро. Жухлые жёлтые травинки, которые днём изнемогали от зноя, утром покрыты ледяной изморозью.

Здесь, в окопе, по крайней мере есть подобие прохлады. И нет вездесущего фельдфебеля Ефимова. Митя размеренно протирает ветошкой, смазанной в деревянном масле, свою «мосинку». С ней и так всё в порядке, но спокойно отдыхать в одиночестве фельдфебель не позволит. Не в его правилах.

Митя смотрит на свои руки – загорелые до черноты, с обломанными, грязными ногтями. Руки кажутся чужими, незнакомыми. На ноги смотреть ещё хуже – бурые, в мозолях и волдырях. Сапоги стоят рядом, а заскорузлые портянки в них вызывают отвращение. С водой тут беда. Речки высохли, родники попадаются редко. Вода – лишь для питья и технических нужд. Мытьё и стирка – это роскошь.

Воды нет. Зато есть проклятое солнце. Теперь его сослуживцы, даже некогда бледнолицый финн Арви, сравнялись цветом кожи с кавказцем Алиханом. Все на одно лицо. И пахнут одинаково. И он такой же.

Сейчас бы провести ладонью по ледяной, заиндевевшей траве, почувствовать пальцами холодные колючки, упасть в них лицом… А восемь часов назад, глядя спросонья на белёсые в предрассветном сумраке травинки, Митя мечтал совсем о другом – лечь на нагретые солнцем камни, чтобы хоть немного согреться.

Странное всё-таки создание – человек. Всегда желает противоположных вещей.

Солдат на войне привыкает ко всему. И от всего же устаёт. Однообразие – враг всего живого и думающего. Цикличность и монотонность любого превратят в животное. Больше месяца их подразделение преодолевало невысокие горы, а потом межгорное плато. Длинный привал после долгого перехода поначалу казался благом, но теперь все устали от безделья и ожидания.