Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Таким образом, в обоих текстах исследуются возможные отношения между материей и прототипом, зрителем и изображением, мастером и изображением. Добавим к этому вероятность (ожидаемую), что оба этих текста зачитывали вслух, и мы тем самым откроем новый уровень сложности, связанный со схождениями и расхождениями между визуальным изображением и устной речью. Привлекая внимание к этим двум вопросам, наши два отрывка заключают в себе ключевые отношения, характерные для византийской теории образа, которые горячо обсуждались в течение иконоборческой эпохи. Споры не утихли и после 843 года, когда иконоборчеству официально был положен конец.

В настоящей главе мы рассмотрим диапазон восприятия статуй (и некоторых других объектов), открывающийся благодаря эпиграммам из Греческой антологии. В основном нас интересуют книги первая, вторая и шестнадцатая, хотя время от времени мы будем обращаться и к примерам из других книг. Сквозь оптику этих остроумных и (иногда) емких высказываний мы постараемся воссоздать такие пространства и объекты, как, например, церковь Святого Полиевкта, от которой до наших дней дошли лишь фрагменты, и обеденный стол из аристократического дома эпохи Поздней Античности с набором драгоценной посуды. Предметы, входящие в этот набор, представляют собой сравнительно небольшие мобильные артефакты, которые вполне можно считать скульптурами. Подобно большим статуям с площадей и спортивных арен, они тоже изображают героев, богов и богинь, а иногда и служат отсылкой к полноразмерным изваяниям (см., например, патеру с изображением Венеры, о которой идет речь в разделе «Предметы и изображения»). Некоторые из них – такие как серебряные тарелки – выставляли, чтобы произвести впечатление на императорскую свиту, и иногда им даже давали особые названия [М. Mango 2007: 137]. Другие предметы сами способны говорить при помощи слов и изображений, которые либо рассыпаны по их поверхности, либо скрыты в особых местах, чтобы их можно было рассмотреть, только приблизившись. И поскольку пиры были неотъемлемой частью церемоний, проходивших в пространстве Ипподрома или Большой церкви, парадная посуда естественным образом перекликалась со статуями, иконами и реликвиями. Мы увидим, как эпиграммы на предметы столового обихода подчеркивают особенности таких предметов и их окружения, одновременно с этим приглашая пользователей и/или зрителей принять участие в альтернативных формах взаимодействия – в процессе, соединяющем крайне далекие друг от друга виды пространства и опыта.

В более широком смысле задача этой главы – рассмотреть роль эпиграммы в византийской визуальной культуре эпохи иконоборчества по отношению к скульптуре. Майкл Сквайр отстаивал важность этого жанра в культурных дискуссиях о зрении, текстуальности и познании [Squire 2010Б: 73-103]. Кроме того, исследователи классического наследия давно изучают место эпиграммы рядом с другими литературными категориями, поскольку этот жанр позволяет по-новому взглянуть на культуру рассматривания[170]. Византийские эпиграммы VI века, о которых пойдет речь в этой главе, тесно связаны с классикой – очевидно, что они во многом опираются на эллинистические эпиграммы, посвященные произведениям искусства, – однако их не рассматривали столь же внимательно, как более поздние образчики, посвященные христианской тематике (исследований такого рода существует гораздо больше).

По примеру исследователей классики в рассмотрении византийской эпиграммы мы преследуем две цели. Во-первых, мы демонстрируем, что в этих текстах можно обнаружить информацию о тех условиях, которые в VIII и IX веках привели к иконоборчеству. Если роль святоотеческой литературы, проповедей и пастырских посланий в период до и во время иконоклазма уже хорошо изучена, то эпиграммы до сих пор не получили должного внимания (помимо тех, что были написаны иконоборцами и/ или иконофилами и напрямую связаны с проблемой визуальных изображений). Тем не менее содержание эпиграмм неочевидным образом связано с ключевыми проблемами рассматривания и отношения между словом и изображением; в них отражается точка зрения образованного человека на реальность присутствия и/или отсутствия в визуальном изображении. Так, например, эпиграмма Агафия об архангеле Михаиле сразу заставляет припомнить знаменитое высказывание Василия Великого о том, что почести, воздаваемые изображению, передаются и его прототипу; с другой стороны, этот текст отсылает к определению, данному иконе патриархом Никифором, где икона предстает как знак, отсылающий к (pros ti) прототипу. В таких эпиграммах отражается более широкий культурный дискурс с его фундаментальными темами, которым предстояло обрести особую важность в эпоху иконоборчества[171].