Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Чтобы раскрыть секреты статуй с Ипподрома, император Феодосий едет туда в сопровождении философов. Это значит, что для понимания этих объектов были необходимы опытные интерпретаторы. В этом отношении философы напоминают толкователей снов: сонники также пользовались в Византии большой популярностью на протяжении нескольких столетий. Поведение философов соответствует мессианско-эсхатологической трактовке фигуры царя, которая утвердилась в VI–VII веках, до написания «Кратких заметок», и достигла своего расцвета именно в тот период, когда был создан этот текст (т. е. в IX–X веках) [Magdalino 2017: 580]. Философы выполняют свое задание in situ, и это заставляет вспомнить историю Химерия и Феодора (см. раздел «Прорицание»). Интересно, что император, философы и чиновники предстают как зрители, и этот статус превосходит их политическую идентичность. Неважно, какое положение они занимали в запутанной иерархии византийского общества: «Заметки» восхваляют рассматривание ради самого рассматривания и выступают за то, чтобы человек открыл в себе внимательного и прозорливого зрителя. Конкретно в этой главе философствование обретает осязаемое материально-визуальное измерение. Мудрецы провозглашают важность рассматривания – первого и важнейшего этапа герменевтического процесса. Таким образом, они утверждают, что расшифровка имперской истории зависит от способности оценивать и интерпретировать визуальные объекты.

Место, в котором они ведут свои исследования, также наделено большой важностью[71]. Построенный в эпоху Северов, при Константине I Ипподром был расширен, достроен и украшен множеством статуй. Как отмечает Сара Бассетт, в дальнейшем его украшали статуями такие императоры, как Констанций, Феодосий I, Аркадий и Феодосий II[72]. Так в скульптурах Ипподрома, собравшихся там с течением времени, воплотилась идея исторических перемен. Это место напоминало не только о римской истории, но и о пропорциях мироздания [Lyle 1984: 827–841][73]. В хронике Иоанна Малалы (о которой пойдет речь в главе 3) говорится, что Ипподром был построен по образцу рая, земли и моря [Малала 2016: 175]. Но даже если Малала отмечает соответствие между Ипподромом и вселенной, он не может не упомянуть некое напряжение, связанное с событиями, которые состоялись исключительно в силу существования Ипподрома. Он рассказывает о распре между так называемыми «стихиями» (колесничими и их факциями), которая вырывалась за пределы Ипподрома в городскую среду. Авторы «Заметок» тоже упоминают «множество убийств и злодеяний», совершенных на этом месте [Cameron, Herrin 1984: 141].

Согласно источникам, к X веку Ипподром превратился в своеобразный музей, где в определенные дни проводились церемонии, а цирковые факции утратили всякое реальное значение [Малала 2016]. Несмотря на такие перемены, императоры по-прежнему подпадали под очарование каменных и бронзовых обитателей Ипподрома, которых они пытались использовать для самых разных целей – от отпугивания врагов до лечения импотенции[74]. Однако этот эпизод из главы 64 добавляет этой арене, и без того многогранной, новую, не изученную в должной степени сторону: теперь Ипподром становится местом прорицания и привлекает к себе философов, готовых размышлять и спорить о значении здешних статуй. И, что еще интереснее, в силу загадочного знания, которым наделены эти статуи, Ипподром как будто бросает вызов императорскому могуществу.

Каким образом природа Ипподрома, подобная двуликому Янусу, влияет на наше понимание расположенных там статуй? До наших дней дошло всего три величественных артефакта: Змеиная колонна (рис. 4.8)[75], так называемый Составной обелиск и обелиск Феодосия I, сохранившийся лучше всего (рис. 2.3). Обычно в нем видят прямолинейную метафору императорского могущества, однако действительно ли обелиск Феодосия отражает именно эти качества? Я полагаю, что перед нами пример гораздо более многогранного подхода к императорской персоне, чем принято думать, ведь его композиция, как ни странно, скорее компрометирует образ императора, нежели возвышает его. Для этого используется набор визуальных критериев, сильно отличающихся от наших предположений относительно образа императора: я имею в виду высоту и заметность. В этом смысле можно сказать, что Ипподром переписывает эти критерии в силу собственных непростых отношений с императором, каким он описывается у Дагрона.