Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Долговечность статуй приобретает большое значение в контексте истории о сотворении Адама. Как отмечают Элизабет Джефрис и Брайан Кроук, автор хроники применяет несколько систем хронологического ориентирования, и они не всегда синхронизированы: «Ключевой структурой в хронологической схеме Малалы служит последовательность дат “от Адама”, которые время от времени возникают в тексте хроники; эта последовательность для Малалы служит ключевым элементом концепции прошлого» [Jeffreys 1990:111]. И хотя главной задачей автора было установить даты земной жизни Христа, события этой жизни вычисляются по отношению к сотворению Адама [Ibid.]. Итак, сам акт сотворения – лепки – первого человека оказывается начальной точкой для определения конкретных моментов для всех последующих событий. С моей точки зрения, это крайне важно для понимания того, почему в тексте так явно присутствуют статуи. Они не только появляются в истории раньше, чем христианские иконы; они представляют собой ту категорию изображений, примером которой служит самый первый временной маркер, служащий точкой отсчета для самого зарождения христианства.

Помимо очевидных функций статуи – посвящение, мемориал, выражение почтения, – Малала также связывает статую с идеей первичности. В его тексте изваяния плотно связаны с идеей первоправителя и зарождения империи. Так, мы узнаем, что, когда Персей убил Горгону, он основал город и поставил за воротами собственную статую [Малала 2016]. Инах – первый правитель Аргоса, построивший в этой земле город, – воздвиг бронзовую статую луны. До того как построить Трою и Илион, Трос отправил дары и жертвы в храм Зевса, где стояла статуя, подаренная самим Тросом [Там же]. Соломон, первый строитель храмов среди евреев, разместил внутри бронзовые изображения херувимов и серафимов. К моменту, когда мы добираемся до седьмой книги и основания Рима, идея того, что основание всегда начинается со статуи, становится все очевиднее. Рассмотрим две первые главы внимательнее. Итак, Ромул, строитель Рима, правил совместно со своим братом Ремом. Они обнаружили оружие Геракла и поместили его на Форуме, построили Капитолий и привезли деревянное изображение палладиона из Сильвы в Рим. Между братьями началась война, и Ромул убил Рема. За этим последовали землетрясения и внутренние распри. Ромул обратился к оракулу, и тот предсказал ему, что Рим лишь тогда будет спокоен, когда на троне рядом с ним воссядет его брат. Поэтому Ромул изготовил бюст Рема из золота и разместил его на троне, где он и находился весь остаток его царствования, и все указы выходили от имени обоих братьев [Там же].

Казалось бы, что палладиона, привезенного в Рим в рамках истории об основании города, уже будет достаточно, чтобы защитить и город, и его первых правителей (не говоря уже об оружии Геракла и храме Зевса) [Serres 2015]. Но этого оказалось мало. Однако стоило воздвигнуть статую, как все беды Рима и его основателя исчезли. Есть смысл немного остановиться на палладионе, поскольку Малала подробно описывает его ценность и рассказывает о том, как на него претендовали ахейцы. Статуи – а палладион явно был именно статуей – способны защищать города, но в самый ключевой момент могут лишить их силы.

Важно, что палладион, привезенный в Рим, был якобы сделан из дерева. Как предполагает Верити Платт, священные деревянные изображения такого рода «как будто варьируются по форме от грубо обработанных шестов или досок, на которых крепили тщательно вырезанные головы, руки и ноги, до мастерских натуралистических изображений» [Platt 2011: 93]. Из этого Платт делает вывод, что мощь, приписываемая этим изображениям, коррелировала не столько с их фактическим сходством или натурализмом, сколько с материалом, примерными пропорциями и мистическим происхождением. Типичным примером всего этого служит троянский палладион, соединяющий в визуальном виде примерность формы и мифичность статуса. Более того, это первый пример нарратива о прибытии: палладион привозят в Рим из другого города [Ibid.: 96]. В этом качестве он, безусловно, отличается от статуи, которую вынужден сделать Ромул, чтобы спасти Рим и свое правление.