Примеры, приведенные выше, помогают нам лучше понять роль икон, и при этом их редко рассматривали в контексте визуальной культуры того времени. Мы можем вывести по меньшей мере два следствия. Во-первых, иконы Христа и в особенности Богоматери не всегда считались всемогущими или вездесущими; победа иконофилов как минимум в нескольких случаях лишь поставила икону в еще более подчиненную по отношению к императору позицию. Во-вторых, двойственное отношение к иконе – поклонение и одновременное обесценивание, наблюдавшееся в постиконоборческую эпоху, – может служить причиной некоторых черт так называемого Македонского возрождения[111]
. Возможно, объекты, которые обычно причисляют к этой категории, не столько помогали вернуться к Античности, сколько выражали добровольное смещение православной иконы, особенно в контексте императорской власти и военного дела. Это «смещение» ни в коем случае не следует понимать как полный отказ от христианства и христианских символов или неуважительное к ним отношение со стороны императора и/или других людей. Как показывают приведенные выше примеры, византийцы вполне могли одновременно и почитать святые иконы, и – вопреки этому – отдавать себе отчет, что в битве они окажутся бесполезны.И потому, рассуждая об осмысленном и выборочном отсутствии Христа и Богоматери в некоторых жанрах визуального искусства, я использую термин «смещение», чтобы подчеркнуть роль императора и связанные с ней возможности и ограничения.
Давайте посмотрим, чем подтверждается эта гипотеза. Можно начать с книги «О церемониях», созданной специально для возвеличивания красоты и торжественности императорской власти. В главах, описывающих подготовку к кампаниям, перечислен длинный список атрибутики, которую полагалось брать с собой на войну. Иконы в нем вообще не упоминаются – в отличие от «священных сосудов для императорской часовни» и литургических книг. Удивительно ли в таком случае, что в самом красочном визуальном источнике того времени, изображающем города во время войны, нет ни намека на христианские изображения?
Обратимся к так называемому свитку Иисуса Навина, который датируется X веком. Он состоит из 15 листов пергамента, где изображены сцены из ветхозаветной Книги Иисуса Навина[112]
. Как и Давид, Иисус Навин был одним из излюбленных персонажей в кругу приближенных императора Константина VII Багрянородного. Свиток, вместе с похожими изображениями на пластинках из слоновой кости (рис. 3.5), принято рассматривать в контексте войн, которые вела тогда Византия в Сирии и Палестине [Magdalino, Nelson 2010: 23]. Несколько раз рядом с изображениями городов на свитке появляется фигура Тюхэ (рис. 3.6)[113]. Женское воплощение Фортуны и символ защиты города, Тюхэ играла важную роль в церемонии основания Константинополя. О ее важности свидетельствует статуэтка, ныне хранящаяся в Музее Метрополитен и заставляющая предположить, что подобные небольшие изображения богини, возможно, были распространены и часто использовались в домашнем обиходе (рис. 3.7). Ноэль Ленски проследил визуальную генеалогию Тюхэ и доказал, что она сохраняла свой статус не только при рождении столицы, но и в течение многих последующих столетий [Lenski 2014: 330–352]. Источники предполагают, что в столице было много статуй Тюхэ – особенно в таких местах, как Базилика, Филадельфион, Милион и Стратегион. Марцеллин Комит утверждает, что в 510 году статуя Тюхэ Стратегионской частично сгорела и потеряла одну руку, но была немедленно восстановлена статуариями. В VIII веке, пишет Иоанн Зонара, одна из статуй Тюхэ была повреждена: отвалился корабль, крепившийся к ее ноге. В результате реальные груженые зерном суда не могли зайти в порт из-за сильных ветров, которые продолжали дуть, пока статую не починили. Как утверждает Ленски, «культ Тюхэ в Константинополе открывал пространство для реализации различных форм религиозного поклонения той, кто в сущности была языческой богиней, и этот культ надолго закрепился в византийской истории» [Ibid.: 350].