Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Так, если реликвиям угрожала опасность, то можно было рассчитывать на божественное вмешательство, которого не было в случае с иконами. В хронике Феофана описывается, как ковчег с мощами святой Евфимии был брошен в море, однако – очевидно, по воле Господа – невредимым попал на остров Лемнос, где занял достойное место благодаря посланному Богом «ночному видению» [Феофан Исповедник 1884]. Феофан называет этот эпизод «великим и достопамятным чудом», подчеркивая, что эти мощи были особенно угодны Господу, в отличие от тех, которые оказались уничтожены нечестивцами. Однако на протяжении всего текста летописей иконы ни разу не удостаиваются подобной чести.

Никита Хониат и конец империи

Подобно многим его предшественникам, Никита Хониат пишет об иконах без особенного преклонения. Возможно, это объясняется тем, что они не защитили Константинополь от ужасов Четвертого крестового похода (1204 год), вскоре после которого и была написана его хроника (однако следует заметить, что тенденция к частичному или полному опущению христианских икон началась задолго до 1204 года, о чем и говорится в настоящей главе). Если иконы у него и появляются, то, как правило, до или после сражения. Так, Иоанн Комнин «с воплем и с умоляющим видом» проливал слезы перед иконой Богоматери [Хониат 1860–1862,1: 20]. Впрочем, Хониат тут же описывает Иоанна как мудрого воина и тактика, подразумевая, что победа досталась императору именно благодаря этим качествам, а не благодаря иконе. После победы в 1133 году Иоанн устроил триумфальное шествие и приказал сделать особую серебряную колесницу, которую везла четверка прекрасных белых коней. Хониат упоминает, что процессию украшали «изображения Христа и святых, которых художническая рука отпечатлела на покрывалах так, что их можно было принять за живых, а не вытканных». На колесницу поместили икону Богоматери [Там же: 24]. Говоря об иконах, Хониат упоминает только, что они были похожи на живых людей; даже колесницу он описывает подробнее.

Тем ярче становится контраст, когда мы переходим к той части хроники, которая озаглавлена «De Signis» («Книга о статуях города Константинополя»): Хониат в деталях рассказывает о статуях, некогда украшавших Константинополь, а теперь жестоко уничтоженных крестоносцами. Перед нами во всей своей красоте предстают Геракл, Елена Троянская, всевозможные птицы и звери. От красноречивых описаний-экфрасисов захватывает дух. В античных учебниках по риторике (таких, как «Progymnasmata») под экфрасисом понимается описание события, места, периода, изображения или человека, благодаря которому слушатель или читатель может въяве представить предмет такого описания[117]. Удачный экфрасис подразумевает, что реципиент не просто получает текст в устной или письменной форме, но становится участником разворачивающегося нарратива. Действуя в жанре экфрасиса, придающего вербальным описаниям графическую силу, оратор зачастую намеренно переступал границу, разделяющую природу и искусство: так, статую или другое произведение искусства могли описать как нечто живое. Это абсолютно естественный жанровый ход. Как мы видим, Хониат тоже описывает статуи Геракла, Елены и других до зловещего живыми. Таким образом, экфрасис конкурирует с реальностью и визуальными искусствами в попытке передать их яркость при помощи вербальных средств. Будучи столпом византийского риторического обучения, он часто встречается в текстах различной природы. И потому неудивительно, что столь искушенный ритор, как Хониат, обращается к этому приему в трактате, во многом посвященном теме реверсии.