Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

В начале Кратисфен, опираясь на надписи, объясняет невинному Исминию, что обнаженный крылатый лучник – это бог Любви, чей меч грозит всем людям, птицам и зверям и которому служат День и Ночь [Там же: 54]. Исминий принимает это объяснение, однако на следующий день в саду он предлагает Кратисфену собственную трактовку. Обсуждая изображения времен года и сопровождающие их надписи, Исминий говорит, что Эрот отсутствует на этой фреске, «потому, конечно, что он подходит ко всякому <сезону>»[Там же: 65]. На это Кратисфен отвечает: «Лету, зиме, весне определена своя пора, как следует из картины и как говоришь ты, но не Эроту. Раз он перепрыгивает мету – это насилие, раз он путем насилия нередко подчиняет нас, это – исключение, а не правило: ведь кисть живописца – копье Гермеса – она заострена тем, что изображает» [Там же]. Кратисфен открыто уподобляет кисть художника копью Гермеса, которым надеется овладеть. В их соревновании с Исминием скрывается еще одно соперничество: между инструментами художника и оратора, искушенного в классическом обмане экфрасиса. Исминий возражает, что краски фрески притупили бы копье, ибо, если Эрот нарисован как император, подчиняющий себе все живое, и «если всякий отрезок и промежуток времени состоит, словно из вещества, из дня и ночи, а они, согласно картине и твоим поучениям, сами у него в рабстве, ясно, что все… против воли будет порабощено» [Там же]. Далее Исминий провозглашает себя победителем, на что Кратисфен добродушно соглашается.

Интересно, что одно и то же изображение получает две разные и даже противостоящие друг другу трактовки: Кратисфен, хоть и признает силу Эрота, не считает его всемогущим, тогда как Исминий со всем пылом влюбленного утверждает, что на фреске изображен весь мир, подчиняющийся богу Любви. Это типичная ситуация, характерная для выступлений византийских риторов, когда нарисованную словами картину тут же переворачивали вверх ногами, чтобы продемонстрировать все инструменты, которыми владеет оратор. Исминий и Кратисфен не стремятся прийти к консенсусу: Кратисфен уступает, но не без борьбы. Смысл интерпретации фрески состоит не в том, чтобы сформулировать однозначное прочтение, а в том, чтобы убедительно представить столько разных прочтений, сколько людей участвует в рассматривании. В плане интерпретации Исминий и Кратисфен (и философы из «Кратких заметок»), очевидно, принадлежат к одному и тому же сообществу, однако в своих рассуждениях они не приходят к одному и тому же заключению – в сущности, они вообще не приходят ни к какому заключению; читатель/ слушатель имеет право выбирать любую из предложенных трактовок (хоть Исминий самодовольно утверждает, что его версия самая правильная)[154]. Искушенный зритель гордится тем, сколько смыслов он может увидеть в пределах заданных характеристик изображения[155].

Еще один интересный и недооцененный аспект: интерпретация визуального образа подразумевает множество вопросов. Они используются не только в риторических целях – перед нами процесс рассуждения, где оратор формулирует различные сценарии (и, следовательно, смыслы), связанные с обсуждаемым изображением. Так, при первом рассматривании фрески с Эротом и его окружением Исминий спрашивает:

Почему же птицы не взмахнут свободно крыльями, но противу ожидания и вопреки природе рабски повинуются отроку? Почему лев, кровожадный зверь, царь зверей, перед которым трепещет зверь и весь покрытый доспехом воин, послушен отроку, хотя он и обнажен? Где его когти и грозный взгляд? Где косматая грива, где, наконец, его устрашающее и грозное рыканье? <…> Почему рыбы и морские твари трепещут перед ним? <…> Из-за стрел и крыльев? Но разве влажные глубины не сильнее? [Там же: 53–54].

Вопросы Исминия соответствуют нормам экфрастической интерпретации. Он (оправданно) ожидает от изображения некоторой логичности: птицы должны летать, лев – царствовать над зверями, рыбы и морские твари – править своим подводным царством, а стрелы обнаженного отрока не могут быть сильнее стихий. Более того, он предполагает «увидеть» и услышать звуки, такие как «рыканье» льва, – это еще одна норма экфрасиса. Ожиданиям не суждено оправдаться. Однако, задавая такие вопросы, Исминий набрасывает контуры изображения, каким оно должно было быть, хотя сам при этом описывает его таким, какое оно есть.